Следующей идеей стала торговля нитками. Они нашли поставщиков, взяли в аренду грузовичок. Но он сгорел. Весь товар — вместе с машиной. Тогда, казалось, сама судьба играла против них.
И именно тогда, на фоне всей этой безнадёги, я и согласилась поехать со свекровью за Урал, на каникулах между сессиями, продавать на рынке шерстяные носки, варежки, свитера. Хоть какое-то движение. Хоть какая-то надежда на заработок. Я хотела помочь Эрику. Помочь моим родителям, ведь отцу как раз тогда потребовались деньги на лечение.
У нас в городе многие вязали из пуха и шерсти. Это было почти семейным ремеслом. На юге в частных домах держали овец и коз, шерсть была доступной, вещи — тёплыми, качественными. А свекровь подсказала отвезти всё это на север, где зима долгая и холодная, где за такие вещи готовы платить втридорога. Купить дёшево — продать дорого. Всё было логично.
— Я помню Тимура, но не помню его сестру. И… та встреча… в ресторане… Наша первая встреча после стольких лет. Она была с тобой. Вела себя как твоя девушка.
— Когда мы с тобой были женаты, она была мелкой пигалицей. А в тот день у неё был день рождения. Восемнадцать. — Эрик резко выдыхает. — Она сказала, что мечтает поужинать в ресторане «как взрослая»: с мужчиной, в красивом платье. А Тимур сейчас в отъезде. Мама попросила сделать ей «подарок». Один вечер. Один ужин. Всё.
Я сглатываю. Всё внутри начинает медленно, мучительно проворачиваться.
— Но сегодня… Адриана и твоя мама… они пришли ко мне домой.
Мой голос дрожит.
— Твоя мама сказала, что ты с Адрианой. Что она беременна. Что у вас свадьба скоро. И что я должна исчезнуть. Уехать обратно в свою дыру…
Лицо Эрика меняется.
Он откидывается на сиденье, смотрит в потолок машины, будто там можно найти хоть какие-то ответы.
— Вот чёрт… — тихо выдыхает он.
— Что это значит, Эрик?
Он поворачивается ко мне. Голос напряжён, губы сжаты.
— Это значит, что у моей матери новая идея фикс.
Он говорит медленно, сквозь зубы.
— Мы с Тимуром партнёры. У нас с ним бизнес пополам. Мама давно мечтает «закрепить» всё браками. Сначала заговорила со мной о том, чтобы выдать одну из моих сестер за него. Я резко пресёк. В нашем веке что за дичь — насильно женить людей ради денег? В общем, не вышло у нее. Теперь она хочет склеить всё другим способом. Поженить меня с Адрианой. Его сестрой. Типа «семейный альянс». Всё под контролем. Всё в семье.
— Боже… — я шепчу, чувствуя, как меня буквально трясёт. Не знаю, то ли от облегчения, то ли от злости, то ли от того, что снова стала пешкой в чьей-то мерзкой игре.
Вокруг машины начинают сигналить.
Мы всё ещё стоим на аварийке прямо на дороге.
Эрик бросает взгляд в зеркало, снова включает передачу. И в этот момент ему поступает звонок.
— Это мой помощник. Давай решим вопрос с транспортировкой твоей мамы, раз уже главную причину твоего срочного отъезда мы отмели. А после поедем домой и поговорим спокойно.
Я киваю, не в силах выдавить больше ни слова.
А внутри — буря.
Всё, что я услышала за последние десять минут, рушит картину, которую я сама себе склеила из осколков. Он не с Адрианой. Она не беременна. Его мать снова мне врет.
Мы разворачиваемся и едем обратно. Эрик всё время на телефоне: то говорит с больницей, то отдаёт распоряжения своему помощнику. Я молча сижу рядом и наблюдаю за ним. И невольно подмечаю то, чего раньше не замечала.
Он изменился.
Нет, внешне он всё тот же, разве что взгляд стал строже, осанка увереннее. Но внутри… Он стал мужчиной. Настоящим. Тем, кто не отступает при первых трудностях, не бросается в панику, не ищет виноватых. Он теперь из тех, кто действует — быстро, чётко, спокойно. Даже когда на кону человеческая жизнь.
Я смотрю, как он разговаривает с врачами, как спокойно решает вопрос с переводом мамы в другую клинику — частную, платную, дорогую. Как будто так и должно быть. Как будто в его мире не существует слова «невозможно».
А я вдруг понимаю: я пропустила этот путь. Не видела, как он «взрослел». Не была рядом, когда он стал тем, кем стал. А ведь когда-то я знала его лучше всех. С самого детства, со школы. От первого поцелуя до несбывшихся обещаний. Я помню мальчишку, который приносил мне хлебные палочки вместо цветов. Я помню, как мы впервые вместе прогуляли урок и смеялись в парке до икоты. Я знала его до двадцати, а после он исчез из моей жизни. И вернулся уже другим. Да, он уже другой.
Почти весь день уходит на оформление документов, на согласование перевода и на то, чтобы дождаться реанимобиля. Всё проходит в каком-то напряжённом, сжатом темпе. Мы почти не разговариваем, но и в молчании есть странное ощущение — будто между нами больше не пустота, а что-то неопределённое. Тепло? Память? Но главное, сейчас между нами нет ненависти или обиды.
Наконец мама в пути. Мы следуем за машиной с бригадой, а потом, когда её размещают в новой палате и врачи подтверждают, что теперь за ней будет круглосуточный уход, я облегченно выдыхаю.
Вечереет. Воздух становится прохладнее, небо — тише. Мы наконец садимся в машину, чтобы ехать туда, где можно спокойно поговорить.
Мы мчимся по ночному городу. Огни улиц проносятся за окнами внедорожника, отражаются в лобовом стекле, заливают салон вспышками неона и фар. Воздух внутри тяжёлый — не от запаха кожи или дорогого парфюма, а от слов, не сказанных вовремя. Мы оба знаем, что сейчас все раскроется, все, что мучило нас целых десять лет.
Эрик ведёт машину быстро, молча. Руки сжаты на руле. Время от времени он бросает на меня взгляды — короткие, острые, как осколки. Но молчит. И я тоже. Потому что внутри буря.
— Я буду говорить правду, а ты не поставишь ни одного моего слова под сомнение? — не выдерживаю.
Он сжимает руль сильнее, костяшки пальцев белеют.
— Я верю тебе, и думаю, что ты слишком много вынесла одна. И что мне за это должно быть стыдно. Очень.
Он произносит это