— Не тебе решать.
— Я имею право, я — отец.
— Послушай...
— Нет, ты меня послушай! Если ты скажешь, что я не могу вот так просто приехать и указывать и вмешиваться, то напомню тебе, что это ты уехала, оставив меня, а не я оставил тебя с ребёнком! Я никогда от него не отказывался!
— Тише ты! — важнее наших разборок мне был покой и сон моего ангелочка. Как бы абсурдно это ни звучало, сама я обрела спокойствие в тот момент, когда на пороге образовался Набиль. Я поняла, что у меня есть хоть какая-то опора, и мы не умрём с голода, не останемся на улице.
— Я признаю сына официально, — тише заговорил он, — я уже сказал отцу, что у меня появился ещё один ребёнок.
— Ты... сказал отцу?!
— Да. И Асме.
Я была поражена. Когда он пару месяцев назад бросил, что развёлся бы с ней — я не поверила, посчитала блефом. Но разве не к тому всё идёт, если жене сообщают о ребёнке от другой женщины? Только если, конечно, это не очередная ложь Набиля, и никому он ничего не говорил.
— Мы сделаем в Раббате большой праздник! У моего сына будет достойный каждого Сафриви хитан...
— Хитан? — не поняла я.
— Как это? Обряд обрязания.
Резко поднявшись, я развернулась к нему, но не позволила себе повысить голос, а только зашипела сквозь зубы:
— Он не будет мусульманином!
— Конечно же будет!
— Нет!
— Элен, не будем спорить.
Стоило ли начинать жалеть о том, что я к нему обратилась? Взамен за помощь он захочет распоряжаться, если мной не получилось, сыном? Нет, нет, я не позволю ему сделать из Саши подобие себя! Но спорить я, действительно, перестала. Вышедшая из тех отношений, что были между нами в Марокко, я имела возможность по прошествии времени увидеть их как бы издалека, с расстояния, сделать выводы. А я ещё тогда поняла, что с Набилем лучше работает мягкость и хитрость, деланная податливость, а не прямые требования, крики и скандалы.
— Хорошо, не будем, — взяла я себя в руки.
Опять натянулось молчание. Набиль протянул в мою сторону ладонь:
— Иди сюда, сядь рядом.
— Зачем?
— Перестань меня сторониться. Я приехал ради тебя, ради сына. Помочь, как ты и хотела.
— Как ты и предлагал, — поправила я, напоминая, кто первым "всплыл".
— Да, — признал он, делая вид, что это одно и то же, — как я и предлагал.
Но нет, мои желания и его предложения больше не совпадали в точности.
— Я согласилась на твою помощь не ради себя, а ради него, — кивнула я на кроватку, — это вовсе не означает, что я вновь хочу быть с тобой. Ты понимаешь это, Набиль?
Он посмотрел мне в глаза.
— Даже если этот твой... недокузен и впрямь погиб?
Я чуть не крикнула: "Нет! Это не так! Этого не может быть!". С большим трудом мне удалось не сорваться на слёзы, хотя они уже подкрались к глазам.
— Даже если так.
Его вздох, выражающий скорее не огорчение, а некоторую неудовлетворённость моим упрямством, завершил наш диалог, потому что Саша зашевелился в кроватке, выдавая тем, что проснулся. Больше причин оставаться в этом небольшом номере, где втроём (а особенно нам двоим с Набилем) так тесно, не было.
* * *
Апартаменты, которые снял Набиль и куда он привёз нас, были шикарными. Я и не думала, что в Новосибирске есть подобная роскошь! К счастью, было несколько комнат. Из главного зала в разные стороны расходились две спальни. Пришлось поставить плюсик Набилю и его такту — или пониманию — что он не стал организовывать мне и себе одну постель. Может, решил не действовать так прямо, а может имел представление о том, что женщина спустя всего несколько дней после родов — не подходящий объект для соблазнения.
Кроватка уже была предусмотрительно принесена в мою комнату и, когда я, покормив и вновь убаюкав Сашу, вышла в общую гостиную, на часах показывало без пяти три ночи. Набиль сидел на диване, о чём-то отстранённо думая. Нога была закинута на другую, и из-под идеально наглаженных брюк выглядывали смуглые, большие мужские ступни. Даже такая обнажённая часть тела смутила меня, отбросив к воспоминаниям о наших совместных ночах.
— Прости, я совсем забылась и не сказала тебе "спасибо", — дойдя только до кресла и остановившись за его спинкой, я стала наглаживать ту пальцами, нащупав изгибы и водя по ним механическими, волнующимися движениями. — Спасибо, что буквально спас нас.
— Не за что, — вышел он из раздумий и посмотрел на меня. Лучше бы не смотрел. Такими глазами и монашку можно заставить усомниться в выборе своей доли.
— Не думай, что я собираюсь на этом успокоиться. Я найду работу, как только приду в себя, и устроюсь самостоятельно...
— А сын?
— Я уеду к родителям, домой. Они будут присматривать за ним.
— Ребёнку нужна мать. А женщина, раз родила, должна ею быть! Ты не должна работать.
— Набиль, я не хочу залезать к тебе в долги...
— Я разве сказал, что ты будешь мне что-то должна?
— Я буду чувствовать себя должной в любом случае.
— Каким подлецом ты хочешь меня выставить, если пойдёшь работать? Это невозможно! Мой ребёнок и его мать никогда ни в чём не будут нуждаться.
— Но я же не могу просто жить здесь, в гостинице...
— Я предлагал улететь в Марокко.
— Нет, я не об этом. Здесь не совсем подходящие условия для ухода за малышом. Я должна работать, чтобы снимать нам с ним квартиру...
— Я сниму тебе квартиру, успокойся, — небрежно отмахнулся он. И, видя мои тревоги, опасения, неуверенность, добавил: — На столько, на сколько скажешь: год, два, три. Не имеет значения. Или, может, проще вам квартиру купить?
— Что?! О, нет, нет-нет, не нужно. Хватило бы и пары месяцев, пожалуй...
— Само собой не хватило бы, — поднялся он, прервав мои жалкие отговорки. Подошёл, пахнущий перехваченным где-то в аэропорту кофе, мускусом и бергамотом туалетной воды. — Когда ты уже избавишься от этого своего страха, Элен? Страха прямо сказать, что тебе нужно, чего ты хочешь, не считая, что не заслуживаешь или много просишь. Ты будто сама себя не ценишь!
— Я себя ценю, но не оцениваю, поэтому не привыкла выкатывать список требований.
— В таком случае позволь мне всё решать.
— Не могу. Ты хочешь решать то, что для меня недопустимо.
— Ты когда-то говорила, что для тебя и брак без христианского венчания недопустим.
— Будешь попрекать меня тем, что я поступилась ради тебя принципами? — прищурилась я, уязвлённая его