— Эй, молодёжь! Вам не дует? — смотрю на них в зеркало заднего вида.
— Не, па! Норм, — отзывается Тоха.
— Хорошо себя там ведите, понятно? — включает Виталя суровую мать, — Следите друг за другом! Куда зря не лезьте.
— За буйки не заплывать, мазаться кремом, звонить каждый день, — продолжает Антон этот список, уже не единожды ею озвученный.
— Не пить, не курить, девчонок за косы не дёргать, — вставляю свои «пять копеек».
Пацаны поднимают глаза от смартфонов. Эта реплика их рассмешила.
— Впрочем, — решаю продолжить, — Девчонок можно подёргать! А вдруг повезёт?
— Ага! — отзывается Вита, — Константин Борисович знает, о чём говорит.
Я кошусь на неё. Затыкаюсь. А сынуля берёт право голоса:
— Это вы тут себя хорошо ведите, ясно?
— Ишь ты! — хмыкаю я, — Деловой!
— А то будет, как у моих, — добавляет Санёк. И оба гогочут, как гуси.
— Чего у твоих? — хмурюсь я в зеркало заднего вида.
— Да у Санька скоро сестрёнка родится, — информирует Тоха.
— А, может быть, братик? Ведь не известно ещё! — возражает Санёк.
Вита в ответ оживляется, даже слегка повернувшись. При этом задев своей острой коленкой мой локоть:
— А ты откуда знаешь?
— Ой, да все уже знают! — кривит губы Санёк, — Тоже мне, тайна.
Иванова моложе Витали. На целых семь лет. Хотя так и не скажешь! Родила она аж в 25! И Саня — единственный сын. До этого времени был единственным сыном. Эта новость, судя по виду, ему не слишком-то нравится. И он предпочёл не вдаваться в подробности.
Я говорю:
— Мы будем прилежно вести себя, да? — и кладу свою руку на мягкое бёдрышко Виты.
Она напрягается так, что бедро каменеет. И, судя по взгляду, я в тот же момент понимаю, что руку мне лучше убрать.
Доезжаем спокойно, дорога пустая. Почти, по сравнению с городом. Красивые виды слегка расслабляют меня. Я стараюсь не думать о том, как нам ехать обратно и что говорить. Положусь на ситуацию, сердце подскажет.
Довозим ребят до знакомого места. Тут уже, кроме нас, куча разных машин и родителей.
— Тошенька, спрей не забудь, хорошо? От комаров! И от клещей проверяйте друг друга! Всё же природа, — напутствует Вита.
Вижу, как она нервно кусает губу. Впрочем, как и всегда, провожая сынулю куда-то, надолго.
— Давай там! Чтобы всё чики-пуки! — треплю его рыжую «шерсть». Понимаю, что буду скучать. Да что там? Уже скучаю! По этому лоботрясу, который каждое утро являет миру своё худощавое тело и заспанный вид.
Также по Майке скучал, тосковал. Страшно! Когда она съехала. А уж как плакала Вита, а я утешал.
Я кошусь на неё, вижу, как украдкой она вытирает слезу, чтобы я не заметил. Про себя улыбаюсь! Хочу приобнять. И даже слегка придвигаюсь к ней… Только Вита уже отступила к машине, открыла переднюю дверцу. И, достав свою сумочку, расправляет ремень на плече.
— Не понял, куда ты? — интересуюсь рассеяно.
За каких-нибудь пару мгновений, она изменилась в лице. Недавней мягкости как не бывало!
— Попрошусь к кому-нибудь, чтоб подвезли, — отвечает.
— Не понял, — повторяюсь я, — Это зачем ещё?
— Просто решила так, — даёт объяснение. Такое меня не устраивает!
Я подхожу к ней вплотную:
— Вит, ты чего? Ты серьёзно? Вот, прям так? Так тебе неприятен, что ты и в машине со мной находиться не можешь? Лучше с кем-то чужим, чем со мной?
Она смотрит, но не на меня, а в сторону. Туда, где уже растворился среди прочих ребят наш Антошка.
— Вит, ну пожалуйста, — говорю умоляюще. Так хочу взять её за плечи, встряхнуть. Привести её в чувство! Чтобы смотрела в глаза, а не вниз, — Обещаю, я буду молчать всю дорогу, — привожу я финальный аргумент.
Это действует. Вита, вздохнув, говорит:
— Сомневаюсь я!
— Вот, клянусь! Ни словечка тебе не скажу, — мой тон убедителен, разве что жестом «даю тебе зуб», не пытаюсь усилить эффект.
Она усмехается:
— Ладно, — подходит к машине.
Опередив её, я открываю переднюю дверцу:
— Прошу!
Молча, чуть приподняв свои бровки, она опускает округлую попку в сидение. Я закрываю её, обегаю машину. Скорее, чтобы она не передумала! И завожусь.
Какое-то время действительно, мы едем молча. Я прибавляю звук радио. «Говорит Петербург! Московское время, и бла-бла-бла…».
Вита, кажется, слушает? Или делает вид. Смотрит перед собой на дорогу задумчиво. Профиль её так изящен и строг. Я невольно муссирую в памяти мысль, как мы делали ЭТО в машине. Сколько раз, при каких обстоятельствах…
— С вами была Катя Сипович, до новых встреч, — завершает анонс новостей сладкоголосая дикторша.
«Сипович, Сипович — вроде знакомое что-то», — рассеяно думаю я. Вита глядит на меня, мимолётным, пронзительным взглядом. Огонёк, так нечаянно вспыхнувший в нём, пробуждает надежду в груди.
— Что? — поднимаю я брови.
— Да так, — опускает свои, — Ничего.
И продолжает молчать, глядя вперёд, на дорогу. Мы едем под звуки мелодий, звучащих по радио. Мимо сосновых «высоток», стоящих с обеих сторон. Вдруг с макушки одной из них срывается птица. Она так красиво планирует вниз, на зелёное поле…
— Видела? — тычу я пальцем туда.
Но Виталя глядит на меня удивлённо:
— Что я должна была там увидеть?
Я выдыхаю:
— Орла, или беркута. А, может быть, ястреба.
— Хорошо, не сову, — ухмыляется Вита.
— Совы, вообще-то ночные животные, — возражаю я ей.
— Птицы, — поправляет меня.
— Ну, да! — подхватив эту мысль, начинаю её развивать, чтобы хоть как-то продолжить беседу, — Хотя, некоторые виды сов охотятся и днём тоже. Но редко. Их же в семействе аж двести видов! Я читал.
— С каких это пор ты интересуешься птицами? — усмехается Вита язвительно.
Меня не смущает язвительный тон:
— Да просто, мне всё интересно.
— Разносторонний ты наш, — отвечает она. Достаёт из кармашка наушники. И собирается вставить.
— Виталь! — окликаю её, будто стоит ей это сделать, и мне уже не докричаться.
— А? — поднимает она свои бровки.
— Что будешь слушать? — обрывисто интересуюсь.
— Шумилов! Не делай вид, что тебе интересно! — отзывается Вита.
— Ну, почему же? Мне всё интересно, что связано с тобой, — возражаю.
Вита пытается вставить наушник. Но тот загорается красным.
«Разряжен», — восторженно думаю я. Ха-ха-ха!
— Костя, у тебя есть зарядка для блютуз-наушников? — теряет Виталя свою независимость.
— В бардачке посмотри, — бросаю с апломбом.
Она открывает его. Бардачок. Оттуда, как чёрт из табакерки, выпадает Кузьмин. Кассета, времён нашей юности. Я смотрю на неё:
— Ну-ка дай!
— Я искала