«О, чёрт», — про себя чертыхаюсь. Встаю, застилаю постель. На сей раз особенно тщательно. Выгребла всё из прикроватной тумбочки. Обустроить свой быт на другом месте жительства будет непросто. Я — человек привычки! Привыкаю к местам, к обстановке, к вещам. Значит, привыкну со временем, к новым.
В ванной я умываюсь и одеваюсь, уже не в домашнее. Халатик кладу в свой походный рюкзак. Надеваю удобные джинсы, футболку, собираю в хвост волосы. По итогу у меня чемодан на колёсиках, рюкзак и пакет с тем, что уже никуда не уместилось. Выношу свой багаж в коридор. Вижу, как Костя, увидев моё мельтешение, застывает в проёме двери.
— Вита! — зовёт он меня.
Я выпрямляюсь, смотрю на прихожую. Думаю, что захватить с собой? Зонт? Дождевик? Может, фотку Антоши?
— Доброе утро! — бросаю я через плечо, отдышавшись.
Шумилов подходит неспешно, держа в руках чашку с остатками кофе:
— Значит вот так? Уходишь? Даже кофе со мной не попьёшь?
Я подавляю глотательный спазм. Кофе и правда, охота! А ещё что-то бросить в желудок. Иначе… тошнит.
— Почему же? Попью с удовольствием, — пожимаю плечами.
Он выдыхает:
— Окей, — и возвращается в светлую кухню.
Стоит сказать, что я буду скучать. И по этой квартире, в которой так долго жила. И по кухне, особенно! Где всё обустроено так, максимально удобно.
Но, стоп! Я беру себя в руки, хочу подойти к кофеварке. Но Шумилов бросает:
— Позволь, я сам? — нажимает на кнопку, — Я уже научился!
Я усмехаюсь его попыткам казаться самостоятельным. Ему туго придётся! Он даже ещё не понимает, насколько. Ведь всё в этом доме делала я. Стирала, готовила, оплачивала счета, следила за каждой мелочью. Даже что где лежит, он не знает! Я думаю, стоит ему расписать. Сделать что-то, навроде инструкции в письменной форме. На слух не запомнит! Займусь этим. Пару дней как-нибудь подождёт…
— Я ещё вернусь, я не все вещи забрала, — информирую Костю, — И заодно расскажу тебе, что где лежит. Как включать стиралку, засыпать порошок и так далее.
Он молчаливо садится напротив меня:
— Ты… не передумаешь? — глядит исподлобья.
Я машу головой:
— Нет, Кость! Я уже всё решила.
— И… что же дальше? — интересуется он.
— А дальше, — я пожимаю плечами, — Развод.
Он как-то незримо меняется. Будто маска слетела с лица. А под ней, уязвимая суть. От которой так хочется скрыться! Моя маска на мне. А под ней — та же боль, что сейчас на лице у Шумилова.
— Развод? — вопрошает практически шепотом, — Вит, как же так?
В этот раз кофе какой-то особенно горький. Или мне только кажется? Я глотаю его и стараюсь, чтоб голос звучал убедительно:
— Кость, ну, а как ты себе представляешь нашу дальнейшую жизнь? Делать вид, что ничего не случилось? Я не смогу так.
— А что случилось? Случилась ошибка! — произносит он с горечью, — Так бывает. Компьютер, к примеру завис. Ты нажимаешь на кнопку, и он перезагружается уже с новыми параметрами. И всё продолжает работать.
— Серьёзно? — смотрю на него с удивлением, — Но наша жизнь не компьютер.
Он ставит чашку на стол. В ней, кажется, что-то осталось. Всего лишь на пару глотков.
Костя прячет лицо. Собирает ладонями выдох:
— Вит, я знаю! Прости, я… всё не то говорю. Я просто не знаю, как нужно. Что нужно сказать, чтобы ты осталась?
— Ничего, — отвечаю я коротко.
Круассанчик со сливочным маслом почему-то безвкусный. Хотя он с клубникой внутри…
— Вит! — тянет Костя ладони ко мне, через стол, — Вит! Ну, скажи, что мне сделать?
— Я не знаю, — машу головой, — Я, правда, не знаю.
Взгляд его мечется. Плечи дрожат. Руки ищут опору.
— Я люблю тебя, Вит! — эта фраза звучит с такой болью, что я не могу посмотреть на него. Не решаюсь! Боюсь разглядеть в его взгляде такой же болезненный всполох, который сейчас зародился во мне.
«Ничего не исправить уже», — повторяю себе, как молитву. Не простить! Не остаться! Не позволить ему убедить себя.
— Я очень хочу в это верить, — шепчу еле слышно.
Но Костя, услышав, встаёт, опускается рядом со мной на колени. Как хорошо, что я в джинсах! Сквозь них не так явственно чувствую руки Шумилова, которые гладят мои напряжённые икры.
— Виточка, милая, Вита, прости! Умоляю, останься, — его взгляд осязаем, но я избегаю его.
Я смотрю в коридор. Туда, где стоят чемоданы. И едва заметно машу головой, отвечая позывам его безграничной души. Я знаю, она безграничная! В неё вместится всё. Даже любовь к двум женщинам сразу. Возможно, меня он любил, как подругу? А Милу, как женщину. Как она там говорила: «Я нужна ему не только как друг». Вот уж точно!
Не услышав ответа, Шумилов сгибается, лбом уткнувшись в мои крепко сведённые вместе колени, продолжает стонать. Я опускаю глаза. Очень медленно и боязливо! Вижу макушку, нечесаный ворох кудрявых волос. Как же хочется мне погрузить в них ладони, почувствовать пальцами силу его завитков. Эта потребность настолько сильна, что мне приходится сделать усилие над собой. И руками вцепиться в сиденье кухонного стула, почти до бесчувствия сжать…
— Отпусти, — говорю. И мой голос звучит так жестоко сейчас. Понимаю, но сделать с собой ничего не могу! Эта жестокость, она как броня в настоящий момент. Она помогает мне выжить.
Шумилов не хочет меня отпускать. Он настойчиво держит и держит…
Мне приходится силой стряхнуть его руки. Подняться и выйти из кухни. Зря я решилась на утренний кофе! Могла бы и сразу уйти.
Костя меня догоняет уже в коридоре. Взяв за плечи, трясёт, прижимает к себе:
— Не бросай меня, Вита! Прошу тебя! Нет! — шепчет, пытаясь найти мои губы.
Я вырываюсь, толкаю его. А он незаметно сгребает ключи от машины, бежит с ними в кухню. И, ещё до того, как я успеваю понять, отправляет в открытую форточку.
Это были ключи от Фольксвагена! Мои ключи.
В прихожую он возвращается с видом торжественным. Как будто я, без машины, не сумею уйти от него.
— И зачем? — упираю ладони в бока, — Ты думаешь, я не смогу вызвать такси?
Он ныряет в карман пиджака, который я пока не надела.
— Где твой смартфон? Где ты его спрятала? — рыскает всюду. Да он не в себе!
— Шумилов, прекрати этот обыск! — кричу на него и толкаю в плечо, — Да я пешком пойду, если хочешь знать, лишь бы только не оставаться с тобой!
— Даже так? — цедит он жёстко, сквозь