Из моей точки вижу машину, могу контролировать вход в Виталинкин подъезд. Не уеду! Останусь стоять до тех пор, пока он здесь стоит. Уж если у них с Богачёвым должно быть свидание, то порадуюсь втайне тому, что испортил им вечер, сумел поломать этот план.
На смартфон прилетает послание. Витка? Хватаю его, ощущаю, как сердце надрывно стучит...
«Антошка», — читаю. Становится стыдно! За всем этим я и забыл. У меня есть Антон. Вот Антона никто не отнимет! Я его никому не отдам.
Вместо тысячи слов вижу фото. Антоха в компании прочих ребят, отчего-то весь грязный, сидит у костра. В руках у него уголёк. Понимаю, что это — картошка, которую он так старательно ел, потому перепачкался. На плечи накинута кофта, футболка вся в саже. Как будто он ею вытирался.
Пишу:
«Молодцом! Только матери эту фотку не шли».
Понимаю, что скажет Виталя. Начнёт возмущаться, что Тоха испортил хорошую вещь.
«Я ей другую пошлю», — пишет сын. И тут же даёт оценить, предвкушая цензуру. На второй фотографии он в труселях, с кремом от солнца и улыбкой во всех тридцать два. Увеличив, я вижу озёрную гладь и песчаную отмель. Где, кроме него и парней, лежат и девчонки в купальниках.
«Как подружек зовут?», — уточняю.
Антоха в ответ присылает мне рожицу:
«Па!».
Я смеюсь. Понимаю, не скажет! Хотя, сам я влюбился впервые, когда был ровесником Тохи. Вот только «впервые», в моём исключительном случае, означало — на всю предстоящую жизнь.
Глава 17. Вита
С утра пробуждаюсь сама, отключаю будильник. Затем звонит мама. Когда я почистила зубы и пью утренний кофе. Растворимый теперь! Так как кофемашина и турка остались в Шумиловском логове. Нужно забрать у него. Только что? Турка — Аськин подарок. Когда та была в Турции, то привозила мне кофе и турку, чтобы готовить его, как положено. А кофемашину, на двадцать лет свадьбы, дарила моя развесёлая мать. Поклонник всего натурального, свежего и дорогого.
— Алло! — говорю, насыпая Капустину корм.
Вчерашняя Сангрия чуть отзывается слабостью. Видно, слегка перебрала? Давно не пила.
— Вита, как ты там? — интересуется мама. Таким же тоном она поучает своих подчинённых.
Я возвращаюсь за стол и решаю съесть булочку:
— Я, хорошо. А у тебя как дела? На работе?
— А где же ещё? — восклицает она, — Тут привезли форель. Я выбрала тебе самую хорошую тушку. А ещё фермерскую курочку.
— Форель с головой? — говорю, подперев подбородок рукой.
Сразу прикинув в уме: «Хвост и голову можно пустить на уху. Там кусочек курятины был для навара...». Но, прервав свой мыслительный бум, вспоминаю, что теперь мы с Шумиловым врозь и готовим отдельно. Оставить ему? Только что? Курицу, чтобы сварил себе суп? Сколько дней без горячего. Наверно, уже получил несварение, или запор от готовой еды...
— Да, с головой. Там и на суп, и на второе хватит, — делится мама. Подумала о том же, о чём и я.
Мысленно я представляю себе кашевара Шумилова. В фартуке и с поварёшкой в руке. Боже, да что он там сварит? Испортит, скорее! Заляпает мне всю плиту.
Я кусаю губу. Моя бедная кухня!
— Ну, что у вас там? Как дела? — прерывает поток размышлений мамуля.
— Да, нормально дела, — отвечаю.
— Как у вас с Костей? — отчего-то интересуется она.
Я очень сильно стараюсь звучать беззаботно:
— Да всё хорошо, а чего?
— А то я сон нехороший видела, — мама вздыхает.
Я закрываю глаза:
— Ой, мамуль! Ты меньше сериалов смотри перед сном.
— А ты не умничай! — парирует мама, и добавляет уже другим тоном, — Так тебе рассказать, о чём сон?
— Расскажи, — пожимаю плечами.
Она произносит:
— Так вот! Снился Костя. С бокалом вина.
— Ну, и что? — вспоминаю себя и бокал красной Сангрии.
— Он напился им до потери сознания, — изумляется мама. При ней Костя не пил никогда. Точнее, он пил! Но никогда — до потери сознания.
— И что это значит? — жую сочник с творогом.
— Это значит, что в жизни ему не хватает тепла от супруги. И вас ждёт разлад, а ещё неприятности, не только в семейных делах. И в работе! — вангует мамуля.
«Тепла ему не хватает», — про себя усмехаюсь. Ну, надо же!
— Глупости, мам! У нас с Костиком всё хорошо, — не спешу посвящать её в наши проблемы. Успеется. Тут, хоть бы самой разобраться.
Мы болтаем немного, о том, о сём. О Майке, о Тоше. О её ухажёре. Правда, стоит начать разговор о Дотошном, как мама стремится скорее его завершить.
Выхожу на прогулку с Капустиным. Обязательный «рейд» вокруг дома — это ещё один плюс пребывания рядом собаки. Ведь, хочешь, не хочешь, а нужно идти! В прошлый раз мы гуляли до самой Невы. Там Капустин, ещё никогда не бывавший в подобных местах, чуть с ума не сошёл. Особенно сильно его впечатлили крикливые утки, тусившие возле моста. Он, сунув морду в прореху бетонных перил, громко лаял, пока не охрип. А им хоть бы что! Даже не крякнули.
А сегодня решаем себя ограничить двором. И... В парадной встречаем соседку. Ту самую, что грозилась милицию вызвать. Но ведь не вызвала? Решаю сказать ей спасибо.
— Агриппина... простите! Напомните, как вас по отчеству? — обращаюсь к старушке. Ведь надо же как-то её обозвать?
— Вяцеславовна, — она поправляет очки на носу.
Белый платочек с обеих сторон головы закреплён невидимками. На баптистку она не похожа! Наверное, просто стыдится своей седины?
— Вячеславовна, — я повторяю. И тут же ловлю её пристальный взгляд.
— ВяЦеславовна! — букву «ц» она произносит намеренно чётко.
«Что за имя такое?», — растерянно думаю я.
— Моего отца звали Вяцеслав, царство ему небесное, — произносит она, и глядит в потолок.
— П-поняла, — я киваю, — Простите! Агриппина Вяцеславовна, то, что вы вчера видели..., - пытаюсь начать.
Но она прерывает меня:
— Я не имею привычки подглядывать!
«Предпочитаешь подслушивать?», — думаю я. Но вслух извиняюсь:
— В любом случае, извините за этот бардак!
Она поджимает губу:
— Раньше в этом доме жили интеллигентные люди.
— Они и сейчас здесь живут! — я спешу опровергнуть тот факт, что меня она к таковым не относит, — Мой муж, между прочим, учёный.
«Мой почти бывший муж», — поправляю себя. Но ей это знать не обязательно.
Агриппина Вяцеславовна хмыкает:
— И который из них был ваш муж? — в её голосе явный упрёк. Мол, разве учёные так поступают? Так поступают лишь гопники! И я с ней