В голове возникает мой собственный голос, поющий:
— А мооожет, к чёрту любооовь? И это после того, как Шумилов исполнил Носкова:
— Я люблюю тебяяяаа! Это здоооровооо!
По-моему, мы с ним устроили певческий баттл. И весь клуб «Ломоносов» стоял на ушах! Все девочки пели со мной, а пацаны подпевали Шумилову…
Да, уж! Давненько мы так не кутили. Даже в юные годы не помню подобного. Но… Стоп! А что было дальше? Ну-ка, Дольская! Напряги свои, размытые алкоголем извилины.
Помню, мы пили текилу. И Шумилов ругался, что я делаю это не так, как положено. Там нужно: сначала лизать, потом пить, а уже после — заедать это дело лимоном. Мне же нравилось делать наоборот! Сперва съесть лимончик, потом опрокинуть текилу, а в конце «зализать». Даже бармен смеялся и разводил руками. Мол: «Ваше право». А Шумилов упорно пытался меня обучить! Профессиональное, видно, взыграло?
Дальше мы-таки засобирались домой. Пить устали и голос охрип! Шумилов забыл свою куртку. Замёрз. Белой ночью гулять вдоль Невы было холодно. Я предложила ему свой пиджак. Он с трудом натянул на себя, ради смеха. Это было, действительно, очень смешно! Я так сильно смеялась, что чуть не описалась. Пришлось возвращаться назад. И, пока я искала туалет в кулуарах гламурного бара, Шумилов пытался найти свою куртку. Бармен сохранил её, спрятал подальше. И вручил, опознав в нём «певца».
Дальше мы просто гуляли. Болтали о чём-то… Не помню! Помню, что уток кормили. В круглосуточном магазине купили буханку пшеничного хлеба. И крошили с моста. А потом он пошёл провожать меня, хотя я запрещала. Чего притворяться? Ведь ночи же белые! Но Шумилов заверил меня, что иначе нельзя и так принято. Парень после свидания обязан проводить свою спутницу до двери квартиры, где та обитает.
— У нас не свидание! — спорила я до последнего. А возле двери он стоял близко-близко… И жар, исходивший от тела, дурманил рассудок. Я разрешила войти потому, что он попросился в туалет.
— Ну, не писать же мне в вашем светском дворе? Ещё арестуют! За порчу имущества.
Но это была лишь уловка с его стороны. Попытка проникнуть в квартиру. А дальше…
Я жмурюсь, кусаю губу. Во рту сухо. Ужасно охота глотнуть что-нибудь. Что угодно! Хотя бы из крана воды. Поднимаюсь на цыпочках. Взгляд на смартфон убеждает меня, что Шумилов проспит ещё пару часов. Это как минимум. Если его не будить, а сегодня суббота, то он может спать до обеда.
И я вынимаю себя из постели, сую ноги в тапки, и голой иду в коридор. Прикрыв дверь, выдыхаю. О, Господи! Я и Шумилов? В постели и без одежды. Разве это должно удивлять? Но меня удивляет, как я допустила подобное? Бёдра нещадно болят. Любой фитнес-клуб не идёт ни в какое сравнение с сексом. С сексом, длиною всю ночь!
Закрываю ладонями стыд на лице. Лучше бы это был сон. Марафон длился долго. Следы «упражнений» повсюду! В прихожей разбросаны вещи. Моя сумочка жмётся в углу. И обувка лежит, как попало. Нахожу свои трусики здесь же, на вешалке… Кажется, первый наш «раунд» случился в прихожей. Шумилов меня прислонил… и вошёл. Кончил быстро! Потом извинялся. Сказал, что исправит оплошность.
Я говорила ему, что он должен уйти. А он… не ушёл! Подхватил и понёс в направлении спальни. А там… Боже мой! Чего мы там только не делали. Точнее, он делал со мной. Будто всё это время копил и смотрел извращенское порно. А, может оно так и есть?
Капустин лежит на диване. Подняв морду, сонно зевает. Я делаю жест не шуметь. Прикрываю дверь спальни. Иду умываться. Из зеркала в ванной глядит совершенно чужая мне женщина! Волосы спутались, тушь потекла. А на шее дорожка засосов! Она обрывается где-то в районе соска…
Закрываю глаза, предпочитая не видеть всё это. Вытираю остатки того макияжа, с которым ходила вчера. Чищу зубы, попутно глотнув из-под крана. Взбрызнув на них увлажняющим спреем, пытаюсь продрать свои волосы. И зачем я вчера уложила их муссом? Могла бы оставить как есть.
На кухне я делаю кофе, смотрю на часы. Из спальни ни звука! Точнее, сопение слышно, а значит, он всё ещё спит. Напиток немного бодрит. В голове всё равно непрерывная дробь. Нахожу аспирин, развожу, выпиваю. Ещё одну круглую таблетку оставляю ему, на столе. А рядом записку:
«Прости! То, что было вчера, ничего не меняет».
Комкаю белый листок. На другом вывожу:
«Давай сделаем вид, что ничего не было».
Да, уж! Казалось бы, что может быть проще?
Этот вариант отправляется следом за первым. На третий раз я подхожу основательно:
«Костя! Этот вечер был просто чудесным. Но давай будем считать, что это был наш прощальный вечер».
Добавляю, подумав:
«И наша прощальная ночь».
Прощальный! Звучит как-то грустно. Но это же правда? Зачем разводить суету? Мы же взрослые люди. И оба знаем, что вернуться назад не получится. Это нужно принять и забыть! Хотя… Я не знаю, как Косте, но мне будет сложно не думать об этом. Пока эта боль не пройдёт, пока на груди не исчезнут засосы…
Все мои вещи остались в шкафу, в спальне. Здесь только пижама. И джинсы, которые я «обронила» вчера. Надеваю футболку с лисятами, джинсы придётся надеть без трусов. Беру куртку с вешалки, утром прохладно! И, стараясь вести себя как можно тише, вывожу на прогулку Капустина. Заодно и проветрюсь сама.
Снаружи светло, слышно шелест листвы, звуки шин. Где-то птички щебечут, где-то люди болтают друг с другом. Мы с Капустиным вместе молчим. Я, набросив на плечи джинсовку, ощущаю, как тело знобит. Тру виски, ожидая, когда аспирин начнёт действовать. Когда я в последний раз так напивалась? Не помню! Ещё в институте, наверное.
С тех пор, как мы вместе с Шумиловым… Было однажды! Новый год отмечали с друзьями. Напились тогда все, и я в том числе. Толик тогда обзавёлся «солидной берлогой». Так называл свою трёшку. И очень гордился, что приобрёл её сам, а не на отцовские деньги. В какой-то момент своей жизни он осознал, что мужского в нём только писюн и большой кошелёк. Да и тот, не его, а папашкин! И стал вдохновенно копить…
Капустин опять копошится в траве. Раскопал неглубокую ямку. Я обращаюсь к нему, будто он понимает:
— Ну, и где твой обещанный лай?