«Пока ты живёшь рядом, дышишь со мной одним воздухом. Мне проще справиться с этим»…
С чем? С чем ему проще справиться? Кому он писал эти письма, начиная с конца девяностых. Кому? И… зачем. Ведь письма пишут в том случае, если не могут сказать. А я была рядом всё время. Вот и ещё факт, что писал он не мне.
— Ты что там, застряла? — бросает Шумилов, когда выхожу. Он поднялся искать меня?
— А что? Я обязана перед тобой отчитываться? — мой голос, подстёгнутый этой находкой, звучит очень грубо.
— Думал, вдруг тебе плохо опять, — упрекает. Как будто я виновата в том, что меня донимают мигрени. И никто не просил его в прошлый раз оставаться со мной! И врачей вызывать. И вообще…
— Мне плохо, — цежу, — Мне так плохо, что даже словами не выразить.
Костя глядит на меня сверху вниз. В тишине коридора мне слышно дыхание. Шумное, быстрое. Это — его! Я почти не дышу. Прислонилась спиной к двери спальни. Будто там прячу что-то. Будто конверты покинули сумку, рассыпались по полу. И, стоит ему открыть дверь, он увидит… Увидит.
— Шумилов, уйди! — говорю. Обхожу его сбоку. Второй этаж занят спальнями. На первом гостиная, кухня. Под домом большой и просторный подвал.
Слышу сзади, как Костя неспешно идёт вслед за мной. Мы спускаемся вниз. Ужин пережит! Осталось стерпеть ещё пару часов перед сном. Ну, а дальше… Совместная ночь в одной, общей постели. Не знаю, как он? Я намерена спать!
— А вот они, наши голубки! — видя нас, восклицает свекровь.
Она, закатав рукава своего нарядного платья, собирается мыть посуду.
— Мам, да вы что! Я сама, — говорю. Торопливо снимаю с неё фартук.
— Да, что я посуду не помою? — ворчит.
— Отдыхайте! У вас сегодня праздник, — смеюсь.
— Ой, да какой это праздник? Я тебя умоляю, — она машет рукой, — Дотянули, и ладно!
Я занимаю «помывочный пост», беру в руки мыльную губку:
— В смысле, дотянули?
Вероника стоит, опираясь о кухонный шкафчик:
— Ну, дожили со старым до новой даты, и то хорошо.
— Ой, не прибедняйтесь! — журю её за подобные мысли, — Вы с отцом проживёте ещё лет двадцать, как минимум.
— А то! Я на Майку надеюсь. Авось, выйдет замуж. Так хоть погуляю на свадьбе. Платье-то живо ещё, — Вероника задумчиво хмурится, — Кстати, а что у вас с Майкой случилось? Поссорились что ли?
— С Майкой? — гляжу удивлённо.
Ничего-то не скроешь от вас! Странно, что наша с Шумиловым ссора осталась незамеченной. Вероника всегда была чуткой! Всегда замечала малейшую боль.
— Да, — произносит, — Вы с ней весь вечер какие-то обе… Не знаю, закрытые, что ли? Как будто обида такая у вас. Недосказанность.
— Мам, вам нужно психологом быть, — усмехаюсь. Тарелки легко поддаются. Становятся чистыми, друг за другом встают на сушилку.
— Ну, не зря же меня в своё время взяли в отдел кадров. Я сразу видела фальшь! Помню, начальница мне говорит: «Вероника, ты у нас — настоящий детектор».
Я послушно молчу. Ожидаю, вдруг что-то последует дальше. И она забудет про меня и про Майку. Не заставит выдумывать, врать.
— Ну, так что? — вопрошает.
Вздыхаю, поняв, что выйти сухой из воды, не получится. Развязав фартук, тихо бросаю:
— Да так, пустяки. ПМС.
Эта формулировка всегда помогала Шумилову. Тот, чуть что не так с настроением, любил говорить:
— У тебя ПМС?
А когда Майка тоже стала взрослеть. И у нас у обеих случались «духовные кризисы», Костя страдал больше всех. Хватался за голову и говорил:
— О, Боги! Дайте мне сил пережить новый приступ критических дней у девчонок.
Я усмехалась. А сейчас не смешно…
— У тебя? У неё? — вопрошает свекровь.
Прячу боль за ресницами, щупаю выступ кольца:
— У обеих.
Вероника роняет досадливый вздох:
— Хорошо, меня природа избавила от этой занозы.
— Хорошо? — говорю недоверчиво.
Вероника, убрав от лица мою прядь, обнимает за плечи:
— Ты же знаешь, что можешь мне всё рассказать. Если что-то не ладится в жизни. Если где-то болит. Я пойму.
Ощущаю, как близятся слёзы. Машу головой:
— Всё в порядке, мам! Правда. Просто период такой.
— Дай-то Бог, — произносит она.
И даже от этой нежданной, короткой сочувственной ласки, мне становится чуточку легче на сердце. И боль утихает в груди.
Глава 38. Костя
Я грезил об этом весь вечер. Чтобы лечь рядом с ней… Но не знал, что это окажется трудно. Так трудно её не касаться! Соблюдать этот мнимый зазор между нами. И я ненароком, как будто случайно, в поисках позы для сна прикасаюсь спиной…
— Не прижимайся! — бурчит Виталина. Того и гляди, грызанёт!
— Я не прижимаюсь, — отвечаю и нехотя отодвигаюсь на самый край.
— Соблюдай дистанцию, — шепчет она.
Я уже злюсь:
— Соблюдаю!
Какое-то время лежим в тишине. Слышно чириканье шумных сверчков за окном. Раньше любили их слушать, прижавшись друг к другу. Теперь…
— Вит, ты спишь? — говорю.
— Я сплю, — доносится сзади.
— Спасибо тебе… Ну, что не проболталась, — желаю продлить разговор. Хотя бы как-то её удержать с собой рядом.
— Я не болтушка, если ты не в курсе, — раздражается Витка. И даже это раздражение в голосе лучше, чем ничего.
— Я в курсе. Просто… спасибо, — ещё раз повторяю.
— На здоровье, — язвительно цедит она.
— Вит? — говорю через пару минут.
Тишина…
— Ты же не говорила Майе о том, кто её настоящий отец? — повернувшись на спину, решаюсь узнать.
Она отрывает лицо от подушки:
— Почему тебя это так волнует?
— Просто. Хочу знать, говорила, или нет, — закинув за голову руки, лежу и смотрю в потолок. Зазор между нами слегка поуменьшился. Того и гляди прикоснусь…
— Когда скажу, ты узнаешь, — бросает Виталя и опять утыкается в свой набитый пухом мешок.
— Значит, всё-таки скажешь, — вздыхаю.
— Шумилов, отстань! — злобно шепчет она.
Но я не отстану. Теперь не отстану! Теперь я намерен идти до конца. К тому же, коньяк развязал мне язык. Молчать не охота…
— Скажи, ты намерена жить с ним, когда… Ну, когда разведёшься со мной? — интересуюсь.
— Какая тебе разница? — с презрением цедит она.
— Есть, если спрашиваю, — отвечаю беззлобно. Нет, я не злюсь. Я спокоен.
— Я же не спрашиваю, с кем ты собираешься жить? — издевательски хмыкает Витка.
— А ты спроси, — говорю.
— Не хочу! — отзывается нервный клубок, лежащий сбоку от меня.
— Потому, что тебе всё равно, — изрекаю.
— Ты как ребёнок! — смеётся она.
— Почему это? — хмыкаю.
Витка опять поднимает лицо. Повернув