— Бывшей лучшей подругой! — тороплюсь уточнить.
— Неееет! Ну, нет! — стонет Мила, — Не бывшей. Я же тут, вот она я!
Распростёршись, она приникает ко мне. Я толкаю:
— Отсстань!
— Ну, Витусь! Ну чего ты так злишься? Смотри, сколько денег тебе принесла? — уменьшительным тоном пытается Милка проникнуть в мой мозг, — Ты же бы сроду не стала их брать у Никитки? А он бы их дал! Он мне так и сказал: «Эти деньги для Виткиного спокойствия».
Я смотрю на высокую башню из пачек. Их пятьдесят. А точнее, уже сорок девять. Милка всё же стащила одну!
— А что ещё он сказал? — вопрошаю, — Когда узнал, што Майка его дощь?
— Он плакал! — взрывается Мила. Изображая, как плакал Никита. Надрывно и горестно.
Я в голос смеюсь.
— Я шущу! — произносит Милана, — Нет, не плакал. Но сильно нахмурился, вот так…, - она хмурит свои идеальные брови, вызвав новый взрыв смеха. Эта сучка всегда умудрялась меня рассмешить! — И сказал, штобы я уходила, — добавляет она.
— Надо было пинками под зад тебя гнать, — усмехаюсь.
Милана, поправив разрез на груди, говорит:
— Он прилищный мужчина, не то, што ты!
— А што я? — я кошусь на неё.
— Ты мне ухо порвала? — напоминает Милана и снова суёт мне своё пострадавшее ухо. Достала уже!
— Ну, не откусила же! — отвожу я глаза, стараясь не видеть какой теперь выглядит мочка.
Мила шепчет испуганно:
— А что, могла откусить?
— Не помню! — я хмурюсь, — Я была в состоянии это… ну как его там? Аффекта!
— Шумилов сказал…, - начинает Милана.
— Давай не будем про Шумилова! — прерываю её.
— Пощему? Вит! Он любит тебя! Меня бы кто так любил, — согнув ноги в коленях, она ковыряет на джинсах дыру. Та уже проковыряна, и взлохмаченный ёжик густой бахромы обрамляет коленку.
— Ага! Любит так, что аж не удержался! — прижимаюсь макушкой к стене.
Милана смеётся:
— Ой, Вит! Ты бы слышала, что я там ему наболтала про вас с Богащёвым!
— И што? — говорю я серьёзно.
Она тоже серьёзнеет, смотрит, как будто решая, стоит ли мне открывать эту «страшную правду»:
— Ну, я не буду тебе говорить. Ты ещё зла на меня! Мало ли? К тому же, я капнула травки ему…
Я опять восклицаю:
— Чего?? Какие травки?
Мила стыдливо щебечет:
— Ну, те, из Тибета! Помнишь, я бады выписывала? А ты ещё брать не хотела! Сказала, что твой «старый добрый пион» лучше фсех.
— Да голимый наркотик твои эти бады! — спешу узаконить сей факт, — И чё, ты моего Шумилова ими пичкала?
Мила, вскинув глаза к потолку, выдыхает:
— Ну, я же чуть-чуть!
— О, Господи, Мил! — восклицаю, — Ты это спесыально?
Она простодушно кивает:
— Ага! Хотела, чтобы он раскрепосс… раскрепос-сился!
«Нас что, развезло от вина?», — я смотрю на бутылку. Вот это «Кагор», ё-моё!
— Ну, полущилось, — толкаю бутыль в её сторону, — На! Поздравляю тебя!
Мила, допив, произносит:
— А он мне шептал, когда мы… ну, того…
— Замолщи! — закрываю ладонями уши.
— Не кривись! — убирает ладони, вцепившись в меня, — Ты дослушай! Дослушай… Шептал: «Виталина, Виталя». А мне так обидно стало! Я потом плакала, когда он ушёл.
— Обидно ей, — хмыкаю, — Сука!
И мне тоже обидно! И слёзы бегут по щекам.
— Я сука, Вит, знаю! — кусает Милана губу, — Мне Куликов говорил, что я сука, когда разводился со мной.
Время, наверное, позднее. Я и забыла, куда собиралась. К Шумилову, кажется! Вот же в чём дело? Я перед этим глотнула пиона! Потом собиралась поесть на ходу. Не сложилось. А тут… Тут Милана. С вином и деньгами.
— Я эти деньги верну Богащёву, — решаю.
— Не вздумай! — хватает она за рукав, — Я их добывала таким трудом!
— Каким трудом? — усмехаюсь я.
— По́том и кровью! — Милана, допив, проверяет, осталось ли что-то в бутылке. И одна ярко-алая капля угождает на мой белоснежный рукав.
— Что, будем третью откупоривать, нет? — произносит она.
— Как…, - недоумённо смотрю на бутылку, — Это… вторая? А первая где?
— Так вот же она, — изогнувшись, Милана подносит к лицу абсолютно такую же, тоже пустую бутыль.
«У меня в глазах, что ли двоится», — машу головой.
— Ты что, притащила ко мне три бутылки «Кагора»?
— Ага! — произносит она, — Чемоданщик вмессительный! Прикинь, — запрокинув лицо, она громко хохочет, — Ты прикинь, если б меня остановили менты? А в чемодане псят пачек зелёных, три бутылки вина…
— Не хватает оружия! — ржу, не могу.
Представляю Милану в браслетах, кричащую гневно: «Волки позорные! Свободу женщине!».
Она угорает, согнувшись до самого пола:
— Нужно было туда пакетик с мукой запихнуть! Вот была бы умора! Прикинь?
— Рисы… рисы…, - пытаюсь сказать, задыхаясь от смеха, — Рисыдивистка!
— Бандитка! Из фильма. Эта, как её там…, - в промежутках между взрывами хохота, шепчет Милана.
— Сальма Хайек! — горжусь своей памятью.
Фильм этот был у нас с Милой любимым. Она — Сальма Хайек, а я — Пенелопа Крус.
— Нет, это ты — Сальма Хайек, — говорит, отсмеявшись.
— Пощему это я? — я пытаюсь припомнить, как выглядит Сальма.
— Ну, Сальма красившее, — ластица Мила.
— Не пытайся! Не выйдет, коза! Я тебя не прощу!
Мила, ногой подцепив за колёсико, тянет к себе чемодан. И в руках у неё появляется третья бутыль. И… коробочка с очень знакомой эмблемой.
— Эт што? — говорю.
— Это серёжка с топазом. Та самая, которую ты, дорогуша, отгрызла…
— Не правда!
— Почти.
— Ну, и што? И защем она мне? — я смотрю на серьгу.
— Я решила, пусь будет! Одна у тебя, а вторую оставлю себе. Это в знак нашей дружбы. Будешь смотреть, вспоминать…
Закрываю коробочку:
— Ты покупала её в ЗлатаРус?
— Символищно, не правда ли? — Мила смеётся, уложив свою голову мне на плечо. Я поначалу хочу отпихнуть. А потом, передумав, бросаю:
— Пшла ты, моль бледная!
— А ты — моя рыжая вошь, — произносит Милана, вцепившись в мой локоть, уткнувшись сопящим заплаканным пьяным лицом мне в плечо, — Как же я сильно люблю тебя, Витка! Знаешь, я что поняла? Я люблю тебя даже сильнее Шумилова.
Глава 42. Костя
«Астория» сильно изменилась. Как и я сам! На той стене, где художничал Толя Зарецкий, теперь толстый слой штукатурки. Витрина блестит.
Помню, как Толик сказал мне:
— Давай разобьём?
— Ты сдурел? — постучал ему по лбу.
— Ну, а в чём тогда смысл? — развёл он руками.
— Вот в этом! — я указал ему за спину, где у большого корявого пса, нарисованный Толиком член доставал до бордюра.
Пока мы спорили с ним о витрине. Решая, насколько весомым покажется этот ущерб… Прозвучал дикий лязг, и витрина обрушилась! Мишка Дымцов, помогавший нам