Помню, как в обезьяннике, куда нас привезли, толстый мент выяснял:
— Кто зачинщик?
Мы, все трое, молчали. Дымцов нервно щурился. Как потом оказалось, что грудь он себе опалил и прожёг пару дырок на свитере. Толик сидел с независимым видом, то и дело роняя:
— Вы знаете, кто мой отец?
Я же просто стыдился, и думал: «Что скажет Виталя?». По идее, всё было задумано гладко! Кто ж знал, что на здании рядом, жильцом установлена камера…
Я смотрю на витрину, сквозь которую видно сидящих внутри. Где-то там Богачёв. Я, как зверь, его чувствую! Мне почему-то не нужно знать в этот раз, есть ли рядом его тёмный джип. Просто я знаю, он там! Может быть, у меня, наконец, заработала «чуйка»?
Прохожу, ожидаемо вижу — сидит. Когда был здесь давно, ещё до того, как он бросил Виталю, то барная стойка стояла с другой стороны. И столы заполняли пространство иначе. Но… какая мне разница? Я ведь пришёл не оценивать внутренний мир ресторана «Астория».
— Добрый день! — произносит улыбчивым ртом официантка.
— Добрый день, — говорю, — Меня ждут.
— Хорошо, — пропускает она.
Я иду прямиком к Богачёву. Он сидит, залипая в экран. С кем он там пишется? С Виткой?
— Добрый день! — говорю, встав поодаль.
Его злобный охранник мгновенно сканирует взглядом меня, от макушки до пят.
Богачёв поднимает глаза:
— Ммм, Константин? Рад тебя видеть.
Выглядит так, будто и правда рад.
— А с чего бы? — я щурюсь.
— Да так, — усмехается он, развернувшись на стуле, кивает, — Садись.
Он делает жест и охранник отходит. Я сажусь на указанный стул.
— Как дела? Не развёлся ещё? — уточняет Никита.
«Вот же крыса», — рычу про себя. Только вслух сохраняю спокойствие:
— А ты, значит, ждёшь, не дождёшься?
— Пожалуй, — кивает.
В стакане его что-то тёмное. Виски. Возможно, коньяк. Я делаю бармену жест:
— Пожалуйста, содовой!
Богачёв наблюдает за мной.
— А чего так скромно? — приподнимает он бровь.
— Да я не напиться пришёл, — говорю, ставя локоть на стойку.
— А зачем ты пришёл? — усмехается он.
— Поболтать, — я, закинув ногу на ногу, жду свой стакан. И когда получаю его, с удовольствием пью. Горло смочено, я успокоен, нацелен на результат. Каким бы он ни был паршивым!
— Поболтать, — повторяет Никита, — А ведь я даже знаю, о чём!
— О жизни, — парирую я, — О любви.
— О любви? — усмехается он, опускает глаза, сделав жирный глоток из стакана.
— Могу я задать тебе важный вопрос? А ты постараешься быть очень честным, — подавшись вперёд, говорю, глядя прямо в лицо своему оппоненту.
Богачёв выдыхает:
— А ты осмелел с юных лет. Помню тебя аспирантишкой, тайно влюблённым в подругу, — толкает стакан официанту, и тот «освежает» его.
— Я не намерен выслушивать мысли старпёра! — цежу я вполголоса.
Богачёв усмехается:
— Костя! Хороший ты парень. Нагловатый слегка. Но хороший.
— Спасибо на том, — говорю.
— Я люблю ностальгировать. Я же был младше тебя, лет на десять, — он хмурит лоб.
— На четырнадцать, если быть точным, — вздыхаю, — Тебе было тридцать два, когда вы познакомились с Витой?
Он глядит изучающе:
— Да, тридцать два.
— А ей двадцать, — роняю я.
— Двадцать, — кивает в ответ.
Мы молчим. Каждый будто припомнив своё, устремляется внутрь, в глубину своих мыслей.
Я сжимаю в ладони стакан:
— Мой вопрос. Я задам его?
— Да, задавай, — говорит равнодушно.
Секунду я думаю, как бы спросить. Напрямую:
— Ты спал с Виталиной с тех пор, как вернулся сюда?
Пальцы его замирают на кромке стакана. Я вижу, как он собирается с силами, чтобы ответить:
— Да, спал!
Внутри у меня гаснет свет. И мир вокруг меркнет, становится тусклым, безжизненным. Весь этот мир, без неё! Значит, Виталина была честной со мной? Сказал мне правду. Только от честности этой меня почему-то мутит…
— Мы с ней действительно спали. Забавно! До секса, увы, не дошло, — добавляет Никита.
И я поднимаю глаза на него:
— Я… не понял.
Он хмыкает:
— Что непонятного? Я к ней пришёл. Виталина была чем-то сильно расстроена. Признаюсь, что мы целовались. И даже разделись, но после… Она разрыдалась, уткнулась в подушку. Ну, я не посмел её бросить! Лежал, утешал. Обнимал, извини уж, — косит на меня тёмным глазом.
— И… что? — тороплю.
— Ничего, — пожимает плечами, — Уснула. Я встал и ушёл.
Я замираю. Во рту пересохло. Машинально сглотнув, продолжаю настойчиво думать. Но мысли как будто обмякли. Никак не хотят собираться в картину:
— То есть… ты… вы с ней не…
Богачёв, испустив тяжкий вздох, произносит:
— Я не трахал твою Виталину, не бойся. Обнимал, целовал её, да! Но она оставалась в трусах.
«В трусах», — размышляю.
— В каких? — говорю.
— Это важно? — разводит Никита руками.
Сбивает мою очевидную мысль.
— Ну, конечно! — настойчиво требую я, — В кружевных? Или в хлопковых?
Он морщит лоб, вспоминая:
— Какие-то белые, вроде в цветочек.
«В цветочек», — пытаюсь я выудить кадры из памяти. В цветочек простые, без кружев. Значит, не эротичные! Значит, Виталя его не ждала. А то б нарядилась!
— Подожди! — оживаю, — А лифчик? Она была без?
Богачёв усмехается:
— Шумилов, ну что за…
— Ответь! — напираю, впиваясь в него злобным взглядом.
— Ну, без! — произносит Никита, — Она была топлес.
Я усмехаюсь, кусаю губу. Ну, конечно! Он мял её грудь. Вероятно, ещё целовал и слюнявил? Становится гадко! Ведь эту же грудь брали в рот наши дети…
— У нас не было секса, — говорит утешительно.
— Никакого? — смотрю на него. Ведь бывают другие вариации секса. К примеру, оральный! Виталя любила орально. Взаимно любила. Представить себе, что она…
Я беру себя в руки. Смотрю на него.
— Никакого, — смеётся Никита. Его забавляет мой гнев.
Я допиваю остатки воды.
— Может, что-то покрепче? — предлагает вдогонку радушный хозяин.
— Вообще-то, я за рулём, — говорю. И поклялся себе самому завязать с алкоголем.
— Как хочешь, — вздыхает Никита, — А у меня моцион. Каждый вечер стаканчик Далмор. Мне без него плохо спится!
— Так и спиться недолго, — роняю.
— Да нет! — хмурит бровь, — Я предпочитаю каждый день по чуть-чуть, чем в запой уходить раз в неделю.
— Может, оно и верно, — говорю я задумчиво.
— Слушай, Шумилов! — вздыхает Никита, — Я вот что скажу. Не хочу становиться меж вами. Свою семью уберечь не сумел, а теперь разрушаю чужую.
— Резонно, — вздыхаю, — Надеюсь, что этот пагубный ген разрушения не передаётся