Его люлька стоит напротив моей, всего в десяти шагах. Но эти десять шагов — целая пропасть. Её застлали шелками, охраняют двое стражников с каменными лицами, а воздух вокруг густеет и колышется, будто от зноя. Только зноя нет. В покоях царит привычная прохлада, пахнет молоком, воском и сушеными травами, что разложены в углах от дурного глаза.
А у него — свой глаз. Дурной.
Он плачет. Все младенцы плачут, это я уже усвоил. Но его плач — иной. Это не требовательный крик голода, не хныканье от мокрых пеленок. Это тонкий, пронзительный звук, который впивается в виски, будто раскаленная игла. И когда он плачет, та странная аура вокруг его колыбели оживает. Она темнеет, сгущается, и в её мерцающих бликах мне чудится что-то старое. Очень старое и холодное. Будто смотрит на меня не ребенок, а глубокая, темная вода из колодца.
Во мне якобы нет магии. Все шепчутся об этом, думая, что я не понимаю. «Бедный Мирослав, ни единой искры, совсем сухой». «Зачем только добрый император пригрел его у себя на груди⁈»
Отец-император смотрит на меня пронзительным взглядом, он тоже слышит эти женские шепотки возле второй колыбельки. А затем его взгляд устремляется к Дмитрию — с надеждой, с жаждой. Он хочет, чтобы в его наследнике проснулась сила, способная укрепить трон. Но я вижу, как его надежда каждый раз натыкается на этот плач и на эту невидимую пелену, и во взгляде отца проскальзывает что-то большее, чем разочарование. Что-то вроде… опаски.
Сегодня няньки сменились. Вместо моей любимой Дуняши пришла другая, ещё моложе, с румянцем во всю щеку. Она первым делом подошла к царевичу Дмитрию, заговорила с ним сюсюскающим голосом. И вдруг он замолк. Резко, будто ножом обрезал. Его большие, слишком ясные для младенца глаза уставились на нее. И я увидел, как женщина замерла. Румянец сбежал с ее лица, оставив его землисто-серым. Она стояла, не двигаясь, с остекленевшим взглядом, а он просто смотрел. Без звука. А та, зловещая аура, потянулась к ней тонкими, дымчатыми щупальцами.
Холодок пробежал по телу. Я зашевелился и тихо хныкнул, пытаясь привлечь внимание. Но мир за пределами моей колыбели будто перестал существовать. Вдруг сквозь стену просунулась голова. Прозрачная, как дымка, но с четкими чертами — острый нос, насмешливый разрез глаз, темные как сажа Мстислав.
— Ну что, Миро, опять твоего братца заклинило? — прошелестел его голос у меня в голове. Он не говорил ртом, его слова возникали прямо в сознании, холодные и колючие, как иней.
— Привет, Мирослав, — отозвался я мысленно. — Рад видеть. А что значит «опять заклинило», с ним уже такое бывало?
— О, это долгая история… Как белый коридор по которому я вынужден идти каждый день, но все никак не достигну света.
— Она сейчас упадет, — думаю я, глядя на окаменевшую няню.
Мстислав проплывает сквозь стену и оказывается рядом с женщиной. Он проводит своей невесомой рукой перед ее лицом.
— Её тут нет. Душа ушла пятками в пол, а сама витает где-то над потолком. Обычный ступор. Смотри.
Призрак резко дунул ей в лицо. Никакого ветра, конечно, не было, но женщина вдруг судорожно вздохнула, затрясла головой и, не издав ни звука, быстрыми шагами выбежала из покоев, потирая руки, будто от холода.
Дмитрий снова принимается плакать. Его крик становится более пронзительным и недовольным.
— Что это было? — спросил я у Мстислава, не отрывая глаз от своего «брата».
Призрак делает круг по комнате, пройдя сквозь люльку наследника, и я вижу, как тот поморщился, наморщив свой маленький носик.
— Пакость, — отчеканил он мысленно. — Старая, как мир. Это не магия, Миро. Вернее, не та магия, которую ищет твой отец. Та — светлая, огненная, от жизни. А это… это изнанка. Это голод. Он не просто смотрел на нее. Он… подпитывался. Её страхом, её растерянностью. Её жизненной силой.
Лед «пополз» по моей спине. Я уставился на Дмитрия, принимаюсь разглядывать на это розовое, казалось бы, беззащитное существо.
Но он же младенец!
— Младенцы бывают разными, — холодно замечает Мстислав. — Одни рождаются из любви и надежды. А другие… другие могут быть сосудом. Или дверью. Император инстинктивно чувствует угрозу. Он хочет заменить его тобой не потому, что ты сильнее. А потому что ты… светлый. В тебе нет этой червоточины. В нем — есть.
— Ха, это я-то светлый⁈ — иронично хмыкаю я. — Адвокат демонов? Если я светлый, тогда кто он⁈ Сам демон⁈
— Не исключено, — подтверждает мою догадку призрак.
Я перевожу заинтересованный взгляд на охрану. Может они что-то зафиксировали? Но стражи у дверей даже не шелохнулись, когда все происходило. Они ничего не видели и не слышали. Для них маленький царевич просто кричал, а нянька не справилась и убежала. Обыденная картина.
— Тогда нужно сообщить об этом в службу отлова демонов. Здесь же есть такая? Я хоть всю прошлую жизнь пробыл их адвокатом, но этого младенца явно лучше изолировать от общества, не нравится он мне.
— Нужны доказательства, — прошелестел Мстислав, его призрачный силуэт замер рядом со мной. — Никто не поверит показаниям призрака и впечатлениям младенца. Нам нужны факты. А факты, скорее всего, там.
Он кивком указывает на потайную дверь за ковром, ведущую в личные апартаменты императора и его архивы. Туда, куда мне, ползающему ребенку, хода нет.
— Я пойду, — решительно говорит Мстислав. — Стены для меня — не преграда. Секреты тоже. Если что-то скрывают, я это найду. А ты… смотри. Запоминай. Кто подходит к нему, что они чувствуют, что происходит с его аурой. Твоя наблюдательность — наш главный козырь. Они все думают, что ты ничего не понимаешь. Пусть так и думают.
Он растаял в воздухе, словно его и не было. А я остаюсь один. С моим, так сказать, «братом». С его безостановочным плачем и с холодом, который исходил не от мраморных стен, как могли подумать многие, а из самой глубины той маленькой, укутанной в шелк колыбельки, где лежало будущее нашей империи. Или ее конец.
Я сжимаю кулачки и прикусываю губу своим беззубым ртом. Неприятное чувство все еще сидит где-то глубоко