Радостно гыгыкая, они побросали раскромсанные останки паука в пылающий камин. И туда же засыпали пару лопат сушеных мух и мотыльков, чтоб горело веселее.
— Здорово! Здорово! — орали они, дружно сгребая метелками, лопатами и даже мастерками кучу сухих останков букашек и кидая их в пламя. — Вот это мы понимаем — утилизация!
Для верности потыкав в пылающего паука кочергой, гномы очень долго радовались, что он мертв, а потом принялись срезать его алмазную паутину своими жуткими щипцами.
В хозяйстве все сгодится.
Они даже залечили наши с Маркизом раны, посыпав их своим ускоряющим порошком. Раз — и порезы зажили. Моя рука и его ляжка были как новенькие.
Тело мое было исцелено, но не моральные травмы.
Предоставив гномам разбираться с бедламом, мы с принцем отправились на кухню.
Ну — как, отправились…
Практически он втащил меня туда на себе.
Я тряслась и рыдала. После всего пережитого, когда опасность отступила, на меня накатил вдруг жуткий страх, и я никак не могла успокоиться.
И даже поднесенный мне стакан воды в этом не помог.
Мои зубы цокали о его край.
Я нервно стискивала розовый бриллиант, который нам ничем не помог, и заклятья не снял.
И рыдала.
Бобка с Маркизом жалостливо на меня смотрели, а принц безутешно молчал.
— Я очень хотел бы поцеловать тебя сейчас, — глухо произнес принц. — Обнять, прижать к себе. И утешить. Но вид у меня не самый подходящий. Да и сердца, к которому можно было б тебя прижать, нету.
— Есть, — хлюпая носом и цокая зубами о край стакана, ответила я. — У тебя самое большое сердце на свете!
— Мы даже видели, какое, — хмыкнул принц.
Я рассмеялась сквозь слезы, стало немного легче.
— Ты не испугался такого жуткого монстра и полез меня выручать, — всхлипнула я.
— Иначе и быть не могло, — твердо ответил принц. — Ты ведь тоже… полезла меня выручать. Теофила не побоялась. Разве мог я тебя оставить этому пауку после всего, что ты для меня сделала?
Мы снова рассмеялись — я с облегчением, а принц немного натянуто, за компанию, так сказать.
И стихли, молча глядя на огонь в печи.
Гномы продолжали орудовать в доме.
Вот уж кто абсолютно непрошибаем! Точно говорят, что лбы у них каменные.
Они с воодушевлением, грохотом и визгом срезали абсолютно все трубы в ванной странной и жутковатой пилой.
Вместо них, проржавевших и ненадежных, напаяли новых, аккуратно и ровно, как по линеечке. Кажется, они хвастались, что вместо паяльной лампы у них огненная железа, вырванная из глотки ужасного злобного дракона!
Пламя из ванной вырывалось алыми лентами, когда гномы проводили сварочные работы. Накалившийся металл трещал и шипел. В доме стало жарко.
— Наверное, нам лучше выйти, погулять, — произнес принц. — Ужасно душно становится, да еще и пыльно. Кроме того, я не хотел бы, чтобы эти умельцы спалили мой дом вместе с нами.
Ну, и мы пошли.
Перед уходом все-таки в ванную заглянули.
Вся она была черна, словно пещера дракона после битвы.
И гномы порядком закопчены, с красными щеками и носами.
Но трубы были на месте, щель для оплаты и счетчики на воду перенесены на уровень глаз, а сами гномы снова замешивали раствор и закидывали стены штукатуркой — выравнивали.
— Ускоритель! — орали они, размазывая штукатурку равномерно и гладко.
Гном с волшебным порошком только и успевал сдувать желтую пыль во все заштукатуренные места. Щеки его раздувались, как подушки безопасности в авто, штукатурка сохла и светлела на глазах.
— Грунтовку и гидроизоляцию! — верещали возбужденные гномы, еле поспевая выровнять штукатурку до идеальной гладкости. — Живее!
— У них дело идет споро, — заметил принц. — Этак к утру они закончат?! Ну, надевай свою шляпу.
На улице, и верно, было лучше.
Октябрьская таинственная лунная ночь была прекрасна, и в самом разгаре.
Я глотнула холодного ветра. Плакать мне больше не хотелось.
Принц предложил мне руку, я взяла его под локоток.
Прижалась к его куртке, спрятала лицо от ветра.
Приветливо горели фонари вдоль аллей парка, в сосновых ветвях.
Мы неспешно брели.
Бобка бегал по газонам и рылся в пожухлой траве, и я вдруг отчетливо поняла — сегодня моя последняя ночь в Монстрвилле.
Потому что мое заступничество и моя помощь не помогли. И больше не понадобятся.
Я отыскала бриллиант. Вот он, в моей руке. Но расколдовать принца ему было не под силу.
И как бы я ни мыла полы, как бы ни терла пыль — это уже не поможет.
Да и Теофил теперь вряд ли сможет исполнить данное обещание. Дом он мне не подарит. И я принца, конечно, никуда не выгоню.
— Ты можешь продать бриллиант, — угадав мои мысли, произнес принц. — Он ведь чертовски дорогой и красивый. Ты… я даже высказать не могу, как ты станешь богата.
— Нет, — вздохнув, ответила я. — Чтоб его распилили и раздробили? Не могу отделаться от мысли, что это твое сердце. Нет, я не смогу его продать. Лучше…
Мы дошли до каменного коротенького мостика через ручей.
Совсем крохотного, в четыре шага.
Но он был тяжелый, черный, с массивными старинными замшелыми перилами из старого прочного камня.
Мы неспешно взошли на мост, и я глянула в несущиеся под ногами воды.
Ручей под нами был бойкий, быстрый, холодный и глубокий.
— Что, выкинешь алмаз?! — изумленно спросил принц.
Я глянула в холодную воду.
— Могу отдать тебе. Ты его продашь. Распилишь.
— Собственное сердце? Ну уж нет.
— Тогда в воду. Пусть течение его унесет куда-нибудь… где лучше.
Принц молча кивнул.
— Пусть будет так.
Я вынула из кармана камень и кинула его вниз.
Бульк! И он исчез в черных водах.
— Остановитесь!
По освещенной фонарями дорожке бежал Теофил.
Он выглядел ужасно нелепо, потому что был не одет по погоде. Замерз так, что приседал, да еще и щеголял полуголыми ногами.
Ветер трепал его завитые фальшивые локоны, леденил тощие икры, обтянутые тонкими белыми чулками, насквозь продувал черные одежды придворного-интригана.
И он был совсем не страшным.
Теперь я видела — он не опасен.
Потому что потерял самое главное свое оружие — возможность заполучить сердце принца и обратить его в монстра почище плотоядного паука.
Теофил от злости чуть не плакал. Он был непередаваемо жалок. Но все же старался сохранить лицо.
— Чего тебе? — неприветливо и неуважительно сказал принц.
Теофил, задыхаясь от бега, встал у моста, заслоняя нам путь.
— Я… — выдохнул он. Ого лицо цвело пунцовым цветом. — Я… У меня есть договор! Магический договор!
— Да и что же, — так же грубо