Он не видел меня. Он носился по кабинету, как раненый зверь, с телефоном у уха, дыша огнем. Его лицо было искажено гримасой ярости и бессилия.
Я сделала шаг вперед, чтобы окликнуть его, но в этот момент он бросил телефон на стол, резко развернулся и… увидел меня.
Его глаза, полные гнева, метнулись на меня. Не думая, не осознавая, он стремительно подошел ко мне. И прежде, чем я успела что-то сказать, он с силой уперся ладонями в стену по обе стороны от моей головы, прижав меня к ней.
Мир перестал существовать, исчезло все, кроме него. Его разгневанного, прекрасного лица всего в сантиметрах от моего. Его тяжелого, прерывистого дыхания, пахнущего мятой и гневом. Его знакомого, до боли родного запаха, запаха его кожи и парфюма, который когда-то сводил меня с ума.
Ноги подкосились. Голова закружилась. Пять лет стерлись в одно мгновение. Передо мной был не ледяной начальник, а мой Егор. Тот, кого я любила до беспамятства.
Я видела, как в его глазах, еще секунду назад полных чистого неистовства, промелькнуло что-то другое. Шок. Растерянность. Осознание близости. Его взгляд скользнул по моим губам, и его собственные губы чуть приоткрылись.
Я из последних сил собрала волю в комок. Это не тот момент. Не те чувства.
— Я… я могу помочь, — прошептала я, и мой голос прозвучал хрипло и неуверенно. — С переводом. У меня диплом переводчика.
Он замер. Его тяжелое дыхание было единственным звуком в внезапно наступившей тишине. Он смотрел на меня, не отрываясь, и я не могла понять, что творится у него внутри. Шок от моих слов? Или от нашей внезапной, взрывоопасной близости? От того, что стены, которые он так выстраивал, дали трещину?
Он медленно, будто через силу, отстранился, опустил руки. Его взгляд стал остекленевшим, отрешенным.
— Что? — это был не вопрос, а хриплый, потерянный выдох.
— Контракт, — заставила себя говорить четче, пряча дрожь в голосе. — Английский? Я свободно говорю. Я могу позвонить, все уладить.
Он продолжал смотреть на меня, и в его глазах шла борьба. Гордость, недоверие, отчаяние и какая-то тень… надежды?
Наконец, он резко кивнул в сторону телефона на столе.
— Звони. Немедленно. Номер предпоследний в списке вызовов. Мистер Джонс.
Он отошел к окну, повернувшись ко мне спиной, давая понять, что разговор окончен. Но его плечи были по-прежнему напряжены, а сжатые кулаки выдавали внутреннюю бурю.
Я подошла к столу, взяла телефон и набрала номер. Голос в трубке прозвучал раздраженно и торопливо.
И я заговорила. Гладко, уверенно, подбирая профессиональные термины, гася его раздражение спокойными, вежливыми фразами. Я была не Алисой, его бывшей и секретаршей. Я была специалистом, решающим проблему.
Через пять минут все было улажено. Недоразумение устранено, контракт спасен.
Я положила трубку.
— Все решено, Егор Александрович. Мистер Джонс приносит извинения за недопонимание. Подписание состоится в первоначально оговоренные сроки.
Он медленно повернулся. Гнев с его лица ушел, сменившись сложной, нечитаемой маской. Он смотрел на меня так, будто видел впервые.
— Спасибо, — произнес он наконец, и в его голосе не было ни льда, ни снисхождения. Была лишь усталая констатация факта. — Можешь идти.
Я кивнула и вышла из кабинета, закрыв за собой дверь. Прислонившись к косяку, я закрыла глаза, чувствуя, как бешено колотится сердце.
Я думала, что знала врага в лицо. Я думала, что готова к битве. Но я не была готова к этому. К его внезапной близости. К тому, что под маской льда все еще тлеют угли. К тому, что мое оружие — не только знание его слабостей, но и моя собственная сила, которую я сама успела забыть.
Глава 13. Невеста
Алиса.
Не успела я отдышаться, пытаясь осмыслить взрывную близость в кабинете Егора, как дверь в приемную с силой распахнулась.
На пороге стояла она. Кристина. Я узнала ее по описанию. Высокая, с идеальной укладкой, в дорогом брендовом костюме. Ее глаза, холодные и оценивающие, мгновенно нашли меня.
— Так это и есть та самая? — ее голос, громкий и пронзительный, разрезал тишину приемной. Она сделала несколько шагов ко мне, высоко задрав подбородок. — Стерва, которая смеет ошиваться около моего жениха?
Я замерла, все еще находясь под властью предыдущих эмоций. Мозг отказывался переключаться. Я просто тупо стояла и моргала, глядя на это разгневанное кукольное лицо.
— Тетя Света все рассказала! — она выплевывала слова, не давая мне и звука вставить. — Как ты унизила Егора! Как переспала с его лучшим другом! Как разрушила ему жизнь! Кто тебе вообще позволил показаться ему на глаза?
Каждое слово било под дых, точнее и больнее любого кулака. Воздух перехватило. Я стояла, парализованная, чувствуя, как по щекам разливается жгучий румянец, а внутри все сжимается в тугой, болезненный комок.
«Что ты можешь знать?» — пронеслось в голове вихрем в ответ этой разряженной, ядовитой кукле. — «Что ты можешь понимать, маленькая Барби, проданная по сговору двух стареющих светских львиц? Ты живешь в мире, где все решают деньги и связи, а не подлые спектакли в гостиничных номерах! Тебя не подставляли. Не делали без вины виноватой. Не отнимали самого дорогого человека, ломая тебе жизнь одним махом. То, что я пережила, не пожелаю и врагу».
Беспомощность душила горло. Хотелось кричать, рвать на себе волосы, доказывать, что все было не так. Но язык не поворачивался. Он будто онемел от давней, въевшейся боли.
И тут, сквозь этот хаос обиды и ярости, как луч солнца сквозь грозовую тучу, пробилась мысль о ней. О моей Аленке.
«Самое светлое, что у меня осталось от любви — она. Моя дочка. Мое чудо. Мой лучик света, родившийся из того самого кошмара. Она — мое главное оправдание, мой щит и мой самый большой выигрыш в той подлой игре. Я выстояла тогда ради нее. И я выстою сейчас. Ради нее. Ради того, чтобы у нее была крыша над головой, еда на столе и будущее, которое я сама для нее построю. Все это — ради нее».
Это осознание не сделало меня сильнее физически. Руки все так же дрожали, а на глаза наворачивались предательские слезы. Но внутри, в самой глубине души, что-то твердо встало на место. Я была жертвой, а не преступницей. И я была матерью, сражающейся за своего ребенка.
Я не стала ничего говорить этой расфуфыренной хищнице. Я просто посмотрела на нее. И, кажется, в моем взгляде было уже не отчаяние, а что-то иное. Что-то, что заставило ее на мгновение смолкнуть. Потому что