Мама смотрела на меня с тревогой.
— Сейчас он приходил потому, что все узнал. Правду. И про подстроенную измену, и... — я запнулась, но заставила себя выговорить, — и про Аленку. Узнал, что она его дочь.
Глаза матери расширились.
— Все тайное, рано или поздно, становится явным.
В голове у меня бушевали противоречивые мысли. Теперь он знал. Знал, что у него есть дочь. И этот факт менял все, даже если я сама еще не была готова это признать. Этот факт был как землетрясение, которое разрушило все привычные ландшафты моей жизни. Теперь ничего не будет по-старому.
Мама видела бури в моих глазах и понимала — сейчас главное не вопросы, а просто быть рядом. И тихо обняла меня. Ее молчаливое объятие было крепче любых слов.
После разговора с мамой я на автомате собралась и пошла забирать Аленку из садика. Мысли витали где-то далеко, за пределами привычного маршрута. Я механически отвечала на ее оживленный лепет о прошедшем дне, гладила ее мягкие волосы, но сама была не здесь. Внутри все переворачивалось и бурлило.
На автомате я проделала все наши традиционные вечерние ритуалы.
Мама, конечно, все заметила. Она не задавала лишних вопросов, не лезла с советами.
А ночью... Всю ночь после его визита я пролежала в слезах, прислушиваясь к ровному дыханию Аленки. Сейчас я с особой нежностью смотрела на ее сомкнутые ресницы, на маленькие пальчики, сжимающие край одеяла. В ее чертах я находила — его. Теперь и Егор видел это тоже.
Гнев, выплеснутый на него, сменился леденящей пустотой. Было чувство, будто из меня вынули всю злость, которая держала все эти годы, и теперь внутри осталась лишь усталость и тихий, неуверенный вопрос: «Что же будет дальше?»
Да, он извинился. Сказал, что виноват. Но разве одного слова «извини» достаточно? Разве это может стереть пять лет незаслуженной обиды, страданий, борьбы за выживание? Я не безвольное существо, чтобы забыть все, как только он снизошел до признания своей ошибки. Его «извини» не вернет маме здоровье, не вернет тех лет, когда я одна справлялась со всем.
Но где-то очень глубоко, под всеми этими страхами и обидой, теплился крошечный огонек — огонек надежды, что теперь, когда правда открыта, что-то может наконец измениться.
Я не знала тогда, что его ночь была такой же бессонной. Не знала, что его сердце, которое я считала черствым и холодным, сжималось от той же боли.
Глава 37. План завоевания (искупления)
Егор
Ночь снова оказалась бессонной. Я ворочался, и в голове крутилась одна и та же мысль, как заевшая пластинка: «Я все испортил. Снова». Я видел ее лицо — искаженное яростью и болью, слышал ее слова: «Мама и так настрадалась из-за тебя!». Каждое слово было правдой, которая впивалась в меня острее ножа.
Она осталась без работы. Из-за меня. Снова. Ипотека, ребенок, больная мать... Все это на ее хрупких плечах. А я лишь добавил проблем своим внезапным визитом.
«Я должен все исправить. Но как?» — этот вопрос не давал мне покоя. Одних извинений, я понимал, недостаточно. Нужны действия. Но какие? Деньги? Она их гордо отвергнет, как отвергала все эти годы помощь от Руслана. Власть? Она ей не нужна.
И тогда меня осенило. Чтобы завоевать ее заново, мне нужно стать другим. Не Егором Александровичем Богдановым, холодным директором. А просто Егором. Человеком, который ее понимает. А чтобы понять, мне нужны союзники. Те, кому она доверяет. Те, кто был с ней все эти годы.
В голове сложился план, простой и ясный. Мне нужны были Руслан, Оксана и... как ни странно, мой собственный водитель, Евгений, который, кажется, стал «частью» их семьи.
«Я должен ее завоевать заново!» — эта мысль зажгла во мне странную, почти забытую надежду. Усталость, наконец, сморила меня, но я заснул с готовым решением.
* * *
Утром я вызвал к себе в кабинет Оксану. Она вошла осторожно, ее обычно жизнерадостное лицо было напряженным. Она боялась меня. И я ее понимал.
— Оксана, садитесь, пожалуйста, — сказал я как можно мягче.
— Егор Александрович, — она робко опустилась на стул. — Если это о вчерашнем... Алиса сама приняла решение, я тут ни при чем.
— Это не о работе, — перебил я ее. — Это об Алисе. Лично о ней.
Она насторожилась еще сильнее, ее взгляд стал изучающим.
— Я знаю, что во всем виноват, — начал я, глядя ей прямо в глаза. — И я знаю, что простыми извинениями ничего не исправить. Я хочу помочь. По-настоящему. Но для этого мне нужно знать... что ей сейчас нужно? О чем она мечтает? Что любит? Не тогда, пять лет назад, а сейчас.
Оксана смотрела на меня с нескрываемым удивлением. Страх в ее глазах понемногу сменялся любопытством.
— Вы серьезно?
— Абсолютно. И то же самое про Аленку. Что любит дочка? О чем она мечтает? Я хочу... я должен это знать.
Она помолчала, обдумывая.
— Ну... Алиса... Она давно забыла, что такое мечтать для себя, — тихо сказала Оксана. — Вся ее жизнь — это Аленка и работа. Но... она иногда смотрит журналы про архитектуру и дизайн. Говорит, что когда-нибудь, когда ипотека будет позади, хочет сделать в квартире настоящий ремонт, не на скорую руку. Светлый, с большими книжными полками и балкончиком, где можно пить кофе. И... она обожает пирожные «Картошка» из той кондитерской на Садовой, мы с ней когда гуляли, постоянно их покупали.
Я тут же достал блокнот и начал записывать. «Архитектура, дизайн, ремонт, книжные полки, балкон, кофе, пирожные «Картошка», кондитерская на Садовой».
— А Аленка, — лицо Оксаны озарила улыбка, — та мечтает о большой кукле и о походе в зоопарк. Она у вас, — она запнулась, поправилась, — у Алисы, все про животных расспрашивает.
Я записал и это. «Кукла, большая, зоопарк».
— Спасибо вам, Оксана, — я отложил блокнот. — Это бесценно. И... это должно остаться между нами. Пока. Я не хочу ее спугнуть.
Оксана смотрела на меня уже без тени страха. В ее глазах читалось растущее понимание и даже какая-то доля азарта.
— Конечно, Егор Александрович. Я все поняла.
— Я очень благодарен.
Она ушла. Оставшись один, я посмотрел на свои записи. План обретал конкретные черты. Это был не план завоевания. Это был план искупления. И я был готов сражаться на этом фронте, вооружившись знанием о пирожных «Картошка» и кукольных домиках. Впервые за