Рэм снова качнул головой. Этого хватило. Он бросил взгляд на Варю. Та стояла, обхватив себя за локти. И улыбалась ему через слезы. Он улыбнулся в ответ. Развернулся и зашагал к лифту.
Морг стоял отдельно от остальных корпусов, словно бы подчеркивая, что занимаются в нем не лечением, а вот этим всем, что наступает позже. Рэм знал, что от морга должен тянуться запах химии и холода, но шел за потоком полыни, не волнуясь, что заблудится. Запах чужой смерти вел его, а он послушно шел за ним. Больше некуда было идти. И не для чего.
Усатый дежурный в морге взял пропуск, покрутил его и пожал плечами.
– Ну проходи, чего, – разрешил он. – Бахилы только смени, эти порвались все.
Рэм посмотрел на свои ноги. И правда. Яркий пластик висел на кроссовках лохмотьями. А он и внимания не обратил. Голова налилась гулкой жижей. Рэм тряхнул головой, жижа перелилась от одного уха к другому. Дежурному пришлось повторить:
– Слышишь? Пойдем, говорю, проведу тебя.
От него самого несло полынью, а он даже не морщился, будто не чувствовал. Или привык. Рэм заслонил нос рукавом рубашки, дежурный хмыкнул и повел его по коридору в зал. Рэм старался не смотреть по сторонам, но все равно выхватывал отблески ламп дневного света на кафеле. Чем дальше они заходили по коридору, тем ощутимее снижалась температура. В комнате, куда дежурный завел Рэма, и вовсе стоял настоящий холод. Это оказался просторный зал с железными столами. Четыре пустовали, а на пятом лежало тело, накрытое простыней. Рэм сделал к нему шаг и застыл.
– Ну, твоя тут, подготовили. Не вскрывали еще, так что ты давай скоренько, – пробурчал дежурный и вышел.
А Рэм остался с мамой. Или ее больше нельзя было называть? Или это уже была не она? О том, что на столе лежал человек, можно было догадаться по очертанию тела под тканью. Обездвиженность, которая сковала его, была неестественной. Рэм не мог отвернуться, но и смотреть было невыносимо. Как и втянуть воздух, почувствовать полынный смрад. В отличие от тела на столе, не дышать Рэм пока еще не мог. Он попробовал воздух, как пробуют ледяную воду. В нем была вонь хлорки, а больше ничего. Рэм вдохнул смелее. Никакой полыни. Словно бы смерть забрала себе что-то и отхлынула, оставляя тело позади себя.
Рэм сделал осторожный шаг. Ничего не изменилось. Та же хлорка, та же обездвиженность. Протянул руку и положил ее на ткань там, где у тела был лоб. Холод пробрал его до костей. Под тканью пряталось что-то холодное и твердое, как камень. Все внутри Рэма требовало отдернуть ладонь. Но он остался стоять так – не поднимая ткань, но и не отстраняясь.
В младших классах Рэм постоянно простужался. Становился горячим и вялым, норовил прилечь и разнюниться, как считал отец. Мама с ним не спорила, но окружала Рэма тихой заботой. Приносила ему чашку с бульоном, надевала на него шерстяные носки и давала полистать большущий географический атлас, почему-то именно он занимал маленького Рэма больше всего. Ну а если температура поднималась вопреки всем маминым манипуляциям, то она ложилась рядом и клала свою холодную ладонь на горячий лоб Рэма. Ему сразу становилось сонно и спокойно. И он уплывал куда-то, где ему было не страшно и не жарко и не ломило ничего.
Теперь Рэм держал раскаленную ладонь на мамином ледяном лбу и думал, что она, наверное, тоже уже плывет туда, где ей больше не будет больно и горько. Туманные реки унесут ее к полынным берегам.
– Ну чего? Закончил? – спросили Рэма со стороны дверей.
Тот поднял ладонь с маминого лба, вытер лицо рукавом и обернулся. На пороге зала его ожидал Гус. Старик был одет в медицинский халат, из-под него выглядывала пестрая рубашка с полынной веточкой в нагрудном кармане. Бороду старик перехватил тонкой резинкой и навешал на получившийся хвост зеленые бусины. Рэм пошатнулся, но не упал. Остался стоять, держась за край стола, на котором все так же тихо и бесстрастно лежала мама.
– Там у нас сегодня награждение будет, – по-свойски начал Гус, словно бы они работали в одном отделении. – Но времени у тебя мало осталось, так что не задерживаю. Ищи третью вещицу, Рома. У тебя пять дней осталось.
Рэм отвел глаза и начал смотреть Гусу за спину, туда, где мерцала красная лампочка пожарной сигнализации. Сказал ей, а не старику:
– Я не буду больше искать.
– Что говоришь? – переспросил Гус, бусины на его бороде зазвенели, как новогодние колокольчики.
Рэм подумал, что этот звук теперь обязательно начнет звучать в его самых страшных снах. Если он еще когда-нибудь заснет, конечно.
– Я не буду искать вещицу. Мне уже незачем. – И оторвал пальцы от края стола, чтобы не тревожить маму своим ознобом.
– А, ты про это. – Гус подошел ближе, от полынной горечи, что он источал, хотелось закричать. – Соболезную, что уж. Но себя-то зачем с ней рядом укладывать? Принеси вещицу, загадай другое и живи себе.
Рэм мотнул головой:
– Не выйдет. Загадку вашу не разгадать.
Гус делано охнул, начал охлопывать себя в поисках телефона, нашел, вынул из кармана вместе с очками. Напялил себе на нос и уставился на экран.
– А чего у нас тут? А, вот, – забормотал он. – Смерть с тобой одной крови, так?
Рэм его не слушал. Он смотрел на очертания маминого тела и думал: в каком платье она хотела быть похороненной? И вообще можно ли такого хотеть? Надо ехать домой, выбирать. Надо столько всего сделать. Некому больше. Он остался один.
– Но бабушка! Бабушка же еще осталась, Рома! – воскликнул Гус, убирая телефон.
Через линзы очков глаза у него казались гигантскими – желтоватый белок в россыпи кровяных сосудов, туманная радужка, черные точки зрачков. «Старик», – подумал Рэм. Совсем старик. Может сколько угодно тут изгаляться, убивать и мучить. Но старик. А значит, тоже сдохнет. Рано или поздно, но обязательно.
– Бабушка моя в полном здравии, – процедил Рэм и попытался обойти Гуса, чтобы выйти в коридор.
Но старик схватил его за локоть, притянул к себе:
– А это ты можешь исправить. Только поспеши. Пять дней.
– Пошел к черту, – выдохнул Рэм прямо в его старческое лицо. – К черту пошел.
Мама за спиной Рэма осталась безмолвной. Значит, можно чертыхаться. Теперь все можно.
– А вещицу твою. Третья которая. Мне другой принес, – ответил ему Гус и подмигнул. – Хочешь узнать кто?
Рэм попытался вырвать локоть, но Гус держал его крепко.