Из соседнего купе тут же высунулась вторая, не менее отталкивающая физиономия. — Че это тут, кто базар устроил?
Денис не стал тратить время на переговоры. Он действовал с пугающей, отточенной эффективностью. Резким, коротким движением он толкнул того, что высунулся, обратно в купе, и дверь с оглушительным грохотом захлопнулась. А потом, развернувшись на каблуках, нанёс один-единственный удар. Короткий, прямой в нос тому, кто держал меня.
Раздался отвратительный, влажный хруст. Мужик с воем, больше похожим на визг, отпустил мою руку и схватился за лицо, из которого хлестнула алая струя. — А-а-а-а! Сука! Я тебя, ублюдок, сейчас на куски порву!
Но Денис уже оттащил меня вперед, к нашему купе, и буквально впихнул внутрь, отгородив своим телом от происходящего в коридоре. — Нет! — закричала я, вцепившись мёртвой хваткой в его рукав. Сердце бешено колотилось, в ушах стоял оглушительный гул. — Нет, Денис, пожалуйста, не надо! Они же тебя убьют! Их там несколько!
Он обернулся, и на его лице на мгновение мелькнуло неподдельное удивление, будто он не ожидал такой реакции. — Успокойся, — его голос был твёрдым и странно умиротворяющим. — Они мне ничего не сделают. Или ты забыла, кем я работаю?
Он мягко высвободил свой рукав из моих дрожащих пальцев и захлопнул дверь. Я осталась одна в купе, вся дрожа, как в лихорадке. Из коридора доносились приглушённые крики, ругань, тяжёлые, тупые удары, грохот… Я прижала ладони к ушам, зажмурилась, пытаясь не слышать, но мой мозг услужливо рисовал самые страшные картины: избитого, окровавленного Дениса, его беспомощное тело под ногами этих животных… Как они его запинывают.
Прошло десять минут. Мне показалось, что прошла вечность. И вот ключ, наконец, повернулся в замке. Дверь открылась.
На пороге стоял он. Живой. Невредимый. Лишь немного растрёпанный, на лбу выступили капельки пота, дыхание было чуть учащённым. Он потирал костяшки правой руки — кожа на них была содрана.
И тут во мне что-то оборвалось. Все сжатые пружиной нервы, весь страх, вся боль этих дней и недель — всё это вырвалось наружу одним мощным, сокрушительным потоком. Я не помню, как оказалась рядом. Я просто бросилась к нему, обвила его руками, прижалась лицом к его груди, чувствуя под щекой грубую ткань рубашки и учащённый стук его сердца. — Тише, тише, — прошептал он, обнимая меня. — Ты чего? Всё уже закончилось. Всё нормально.
Но это было ненормально. Это было слишком. Слёзы, которые я так старательно сдерживала все эти годы — слёзы по рухнувшему браку, по больной матери, по пропавшему брату, по своей собственной измотанной жизни — хлынули из меня безудержным потоком. Я рыдала, судорожно всхлипывая, трясясь в его объятиях, как в лихорадке, не в силах остановиться. Я плакала за всё. И за то, что он, этот чёрствый, холодный человек, оказался сейчас единственной моей опорой в этом аду.
Он не отталкивал меня. Не говорил утешительных слов. Он просто стоял и держал, гладил мои волосы, пока буря не начала понемногу стихать, оставляя после себя лишь горький привкус стыда, опустошение и смутное, неуместное чувство облегчения от того, что он здесь. Целый и невредимый.
— Не думал что ты так за меня переживать будешь, — тихо произнес Денис.
А я и сама не знала как обхяснить свои поступок. Наверно, я просто до сих пор чувствовала в нём настоящую защиту. А мне так этого не хватало.
Глава 11
Постепенно рыдания стихли, оставив после себя лишь прерывистые вздохи и чувство полной опустошённости. И вместе с ним пришло осознание. Трезвое, ясное и беспощадное. Что я натворила? Я, которая пять лет копила на него обиду, которая дала себе зарок, никогда не показывать ему свою слабость, только что рыдала у него на груди, как последняя дура. Стыд накатил новой волной, горячей и удушающей.
— Всё, я... я успокоилась, — прошептала я севшим голосом. Я попыталась отстраниться, упёрлась ладонями в его грудь, создать между нами хоть какую-то дистанцию. — Спасибо. Можно я...пойду я лягу.
Но его руки, лежащие на моей спине, даже не двинулись. Наоборот, как будто прижал ещё сильнее. Судя по всему, и не собирался отпускать. — Погоди, — тихо остановил меня, я замерла, боясь посмотреть на него.
Но его пальцы мягко подняли мой подбородок. Он заставлял меня посмотреть на него. Я попыталась отвести взгляд, мне было безумно стыдно. Я чувствовала, как моё лицо отекло от слёз, глаза покраснели, я была уверена, что выгляжу сейчас жалко и некрасиво.
— Посмотри на меня, Лера, — сказал он, и в его голосе не было ни насмешки, ни торжества. Я чувствовала, как он дышит, как гулко стучит сердце под моими ладонями. У меня даже голова закружилась, и я на секунду закрыла глаза. Но стало ещё хуже.
И я снова распахнула глаза, встретившись с его потемневшими глазами, увидела в них голод. Тот самый, первобытный, когда мужчина хочет женщину. Он смотрел на меня, на мои заплаканные глаза, на дрожащие губы, будто видел не беспомощную женщину, а самую желанную добычу. И в этом взгляде было что-то такое, от чего по телу пробежал разряд тока, заставляя забыть и о стыде, и о прошлом, и обо всём на свете.
Он не сказал больше ни слова. Его взгляд был красноречивее любых фраз. Он медленно, давая мне время отстраниться, наклонился. Я могла отпрянуть. Должна была. Но моё тело, ещё минуту назад вымотанное до дрожи, вдруг наполнилось странной, тягучей слабостью. Я замерла, заворожённая приближением его губ.
Я так давно не ощущала мужские губы на своих. Даже забыла, каково это. У меня не было ни времени, ни сил встречаться или искать замену бывшему. Так и жила сама по себе, ночами плакала от одиночества и желания, чтобы почувствовать силу мужских рук. Почувствовать ласку. Я этого не понимала раньше, пока не осталась она. В такие минуты начинаешь ценить мужскую ласку.
Первое прикосновение было подобно взрыву в моей голове. Нежность его твёрдых губ зашкаливала. Даже в браке он никогда меня так не целовал. Или, может, я забыла. Первое касание плавно перетекло в глубокий поцелуй. И этого оказалось достаточно, чтобы последние остатки разума унесло прочь. Что-то внутри, какая-то давно забытая пружина, разжалась с невероятной силой. Я ответила. Сначала неуверенно, а потом со всей страстью, которую так долго держала в себе.
Это был не поцелуй примирения. Это было голая страсть. Битва пятилетней ненависти, обиды, тоски и невысказанной боли. Его руки скользнули в