И тут мужчина повернул голову. И посмотрел на меня. Его единственный открытый глаз был пустым. В нём не было ни капли узнавания. Только отстранённое, чужое любопытство к незнакомым людям.
Меня будто обдали ледяной водой. Этот взгляд... он был чужим.
— У пациента посттравматическая ретроградная амнезия, — тихо пояснил подошедший врач. — Он не помнит своего имени, не помнит, что с ним случилось, не помнит последние несколько лет жизни. Память может вернуться со временем, а может, и нет.
«А может, и нет». Это было ужасно, но я тут же одёрнула себя: «главное, что живой».
Собрав всю свою волю в кулак, я сделала шаг вперёд и заставила себя говорить. — Здравствуйте... Меня зовут Лера. Лера Чернова.
Я смотрела на него, вглядывалась в этот единственный глаз, пытаясь найти хоть искру, тень воспоминания. Но он лишь хрипло, с усилием выдавил: — Я вас не знаю. Не помню никакую Леру.
От этих слов в груди заныло. Но я не сдавалась. — А маму помнишь? — голос снова предательски задрожал. — Анну Степановну? Она ведь тебя ждёт дома, плачет, похудела вся. И Катю помнишь? Мою дочку, твою племянницу? Она для тебя рисунок нарисовала.
Я лихорадочно открыла галерею на телефоне, пальцы скользили по экрану. Вот она, Катюша, смеётся во весь рот. Вот они вместе, он подбрасывает её высоко-высоко, а она визжит от восторга. — Смотри, вот вы с Катюшей! Ты же так её любил, «мышкой» своей называл. Обещал ей с вахты робота привезти, помнишь? Матвей, ты помнишь?
Я показывала ему фотографию за фотографией, мои слёзы текли по щекам, но я продолжала, словно заклинание, повторять его имя, имена наших близких. Я искала хоть малейшую реакцию. Сдвинутая бровь, дрогнувший уголок губ... что угодно!
Но его лицо оставалось каменным. Он смотрел на снимки, как на абстрактные картинки, не вызывающие в душе ни единого отклика.
Отчаявшись, я листала дальше. И нашла. — А Люду помнишь? — почти прошептала я сипло. — Твою девушку! Вы же пожениться хотели! Вот, смотри, вот вы вместе.
Я поднесла телефон прямо к его лицу. На экране — Матвей и Люда, обнявшись, улыбаются в камеру. Он смотрит на неё так, как смотрит только на любимую женщину.
Он медленно, будто через силу, перевёл взгляд с экрана на меня. В его единственном глазу что-то мелькнуло. Нет, он не узнал меня. Это было другое. Боль? Растерянность?
Он хрипло, отрывисто выдохнул, и его веки сомкнулись. Он просто отвернулся к стене, закончив разговор.
Врач тихо вздохнул. — Не надо его мучить. Ему нужен покой.
Я стояла, опустив руки, с телефоном, на котором застыло счастливое лицо моего брата. А в палате лежал чужой, избитый человек, для которого я, мама, Катя и Люда были просто пустым звуком.
Денис мягко, но настойчиво взял меня за плечи и повёл из палаты. Я не сопротивлялась. Во мне не осталось ни сил, ни надежды. Только ледяная, беспросветная пустота. Да, мы нашли его тело, но, кажется, потеряли его самого.
Денис повёл меня к скамейке, на которую я не почти упала, ноги не хотели держать. Денис присел рядом, обнял и успокаивал меня, покачивая вместе со мной, словно убаюкивал.
— Тс-с, Лера, всё хорошо. Память вернётся. Я уверен, — говорил он, а потом добавил. — Не знал, что у тебя есть дочь. Ты ничего про неё не говорила.
Глава 19
Его слова прозвучали неожиданно. Всё внутри похолодело от осознания, что я выдала свою тайну. В отчаянии, в попытках достучаться до Матвея, я выронила самое главное, что скрывала все эти годы. Словно сама судьба решила вырвать у меня правду в самый неподходящий момент.
Мозг отчаянно пытался найти выход, солгать, выкрутиться, но был абсолютно пуст. Я просто сидела, не в силах пошевелиться, глядя в одну точку на глянцевом полу коридора.
— Лера? Голос Дениса до дрожи в груди был тихим и стальным. Я медленно подняла на него глаза. И всё поняла. Отступать некуда. Прятаться бессмысленно. Правда, которую я так тщательно хранила, вырвалась на свободу и сейчас стояла между нами, огромная и неоспоримая.
Я выдохнула. — Да. Есть.
Я видела, как по его лицу, обычно такому бесстрастному и непроницаемому, прокатилась волна. Сначала — простое человеческое непонимание, будто он услышал слова на неизвестном языке. Потом — растерянность, быстрая, как вспышка. И следом — нарастающая, холодная злость. Та самая, от которой кровь стынет в жилах.
Я попыталась опередить его, найти хоть какую-то отсрочку, пока не развалилась на части. — Денис, сейчас не самое лучшее время об этом говорить. Надо думать, что с Матвеем де...
Он не дал мне договорить, резко сжал мои предплечья. Не больно, но с такой силой, что не оставалось сомнений — он не отпустит. Его пальцы впились в меня, приковывая к месту. Он наклонился ближе, и его взгляд, острый как лезвие, полоснул меня, пытаясь докопаться до сути.
— Сколько дочери? — низким, жёстким голосом, без единой нотки сочувствия.
Я испуганно замерла, почувствовав себя преступницей. Наверно, так себя и чувствуют все подозреваемые на его допросах. Внутри всё сжалось в комок. Сопротивляться было бесполезно.
— Четыре, — прошептала я тихо, боясь даже голос повысить.
Он услышал и всё понял. Я увидела, как его зрачки резко сузились. В его глазах вспыхнула такая боль, что мне самой стало физически больно. Он смотрел на меня, будто видел впервые. Будто я была не женщиной, которую он когда-то любил, а самым страшным преступником.
Он сглотнул, его челюсть напряглась. Губы сжались в тонкую белую линию. От него исходила такая опасность, что мне стало по-настоящему страшно. Я видела, как бушует в нём буря, и боялась, что сейчас она вырвется наружу.
— Моя? — выдохнул резко, отрывисто.
Я не смогла ответить. Не смогла даже кивнуть. Я просто смотрела на него, и моё молчание было красноречивее любых слов.
Да. Твоя. Наша.
Девочка, которая росла все эти четыре года, не зная своего отца. Девочка, которую я отчаянно защищала от правды, которая, как мне казалось, могла её ранить. И теперь я понимала, что самым большим предателем была не его мимолётная связь, а моё многолетнее молчание.
В глазах Дениса буря сменилась ледяной пустотой. Он медленно, будто с огромным усилием, разжал пальцы на моей руке. Отстранился. Встал. Сейчас он был абсолютно чужим.
— Понятно, — произнёс он голосом, в котором не было ничего, кроме холода. И это было страшнее любой