Кикоть на секунду замер, его пальцы сжали край койки, белые от напряжения. В его глазах, уставленных в грязную стену, не было ни капитуляции, ни страха. Лишь холодная, сдержанная и концентрированная ярость.
— Это долгая история, Громов!
— А нам что, нужно куда-то идти? — парировал я, взглянув на дверь.
— Хорошо, расскажу. Меня списали со счетов, из-за тебя, прапорщик… Командование ГРУ тебя надежно защищало. Моему командованию прилетело по шее от того, что я под тебя копал. Меня спихнули в Афган, как полевого сотрудника. Но случилось непредвиденное… Наш АН-24 упал в горах где-то в центральной части республики. Я выжил.
Он тяжко вздохнул, затем продолжил:
— Меня схватили американцы. Некий ЦРУ-шник Вильямс… Все о тебе спрашивал, хотя меня это вовсе не удивило тогда! Потом что-то случилось, они все бросили и быстро свалили из лагеря. Я остался один, сцепился с душманами. Одного оставил в живых. Он меня в кишлак отвел, что был в трех километрах оттуда. Меня приютили, дали одежду и еду. Я категорически отказался принять их веру, но мне позволили остаться. Работал там же. Около недели. А потом родственника какого-то полевого командира, что обитал там же вдруг осенило, что живой «советский офицер» — это дорогой товар. Я убил того, кто приехал меня забирать, и быстро сбежал.
— Ни хрена себе… А дальше?
— Три дня скитался по горам, пока случайно не сорвался со склона и не сломал ногу. Еле выжил. Меня подобрал и выходил местный старик-пастух. Ему было все равно, русский я или нет. Он был совсем другим. Не таким, как все эти, — он мотнул головой, и в его голосе послышалась горечь. — Я остался с ним. Думал, что Родина, которой я служил, от меня отказалась. Да так оно и было, в общем-то.
Он резко, почти яростно дотянул бинт, и лицо его на мгновение исказила гримаса острой боли.
— Я жил с ним три с половиной месяца. А потом старика убили по ошибке, во время рейда правительственных войск. Меня нашли люди какого-то Малика, держали в каменной яме, а потом привезли сюда. Четыре с половиной недели назад. Выходит, раньше тебя.
Он закончил, откинулся на спинку кровати и закрыл глаза, будто эта исповедь отняла у него последние силы. Потом снова посмотрел на меня, и его взгляд был другим, не таким, как всегда.
— Ты спросил меня, что это такое, Громов? — он тихо, но четко произнес, кивком указывая на дверь, за которой слышался отдаленный гул голосов и какой-то стук. — Это не лагерь для военнопленных. Не тюрьма. Это спецзона, скотобойня, построенная для оттачивания боевых навыков. Для элит Пакистана, стран Европы и Запада. Нас тут используют как мясо, все очень просто и примитивно. И никто об этом не знает, представь себе. Здесь нет особых правил, кроме одного — самого главного: умри достойно, заставив их попотеть, или умри в унижении, развлекая их. Согласие подчиняться лишь оттягивает финал. Не отменяет. Знаешь, как они нас называют? Куклы! Долбанные гладиаторы, блин… Тьфу! Суки!
Я посмотрел на его перевязанную, уже проступающую кровью руку, прислушался к навязчивому, неумолкающему гулу за стенами, гулу чужой, враждебной жизни.
— Значит, отсюда нет выхода? — спросил я, уже зная ответ, но нуждаясь в его подтверждении.
Кикоть горько усмехнулся, и впервые его усмешка была лишена привычного цинизма — чувствовалась смертельная усталость.
— Выход? — он медленно покачал головой, его взгляд уперся в небольшое зарешеченное окошко под потолком. — Отсюда выход только один. Сквозь них.
— А других вариантов нет?
Он мотнул головой в сторону плаца, где только что недавно закончился наш бой.
— Есть, но мало. Я об этом много думал, — он перевел на меня свой ледяной взгляд, — Но пока нет подходящей возможности! Хотя, признаю, это все же лучше, чем быть бесполезной «куклой».
* * *
Не забудьте про лайки. Это важно. Спасибо.
Глава 2
Особенности пребывания в аду
ТоЛязг железной двери, захлопнувшейся за спиной в тишине отозвался гулким эхом.
После более менее проветриваемого лазарета, здесь воздух был спертым и тяжелым, пахнущим застарелой пылью, ржавым металлом, потными тряпками и ещё чем-то неприятным. Действительно это настоящий карцер, что тут добавить?
Туалета не было. Как я понял, несколько раз в день пленных выводили наружу, а уже там, либо на полигоне, либо в загоне можно было справить нужду. А если приспичило, то можно и в камере — последствия никого не волновали. Дикие, варварские условия. Но что имеем, то имеем.
Вооруженная охрана все в той же серой форме впихнула меня в камеру, закрыла дверь и молча удалилась.
Пока меня вели, я мельком отметил, что половина камер была пуста — это наводило на мысль, что у всех «кукол» тут «программы» разные. Нет какого-то принятого единообразия. Кого — куда, как повезет. Естественно, никаких физических или боевых тренировок здесь не было — те, кто все это придумал, совершенно не были заинтересованы в том, чтобы «расходный материал» повышал свои навыки. Сидите, ждите своей участи. Все.
Также несложно предположить, что нас чуть ли не ежедневно будут водить на разные испытания, а все свободное время придется провести здесь. Ну или в лечебном учреждении. Кстати, по-поводу лазарета все тоже получалось достаточно мрачно — полноценно лечить таких как мы, было не в интересах владельцев. Врач конечно же был, но ему в целом, было все равно. Никто возиться с тяжелоранеными не будет — пустая трата средств, времени и сил. Если при незначительном ранении можно было оказать помощь своими силами — пожалуйста. Нет? Значит, расстрел к чертям! Привезут другого, тут текучка, как я уже успел убедиться.
Попутно я узнал, что здесь были не только пленные советские бойцы, но и пакистанцы, арабы, иранцы. И те, и другие и третьи в основном — дезертиры, осуждённые за разные мутные дела. Были и преступники, которых не казнили, а передали сюда на растерзание. Их держали отдельно. Фактически, для них здесь верная смерть и мы от них не сильно отличались.
Черт возьми, кто же все это финансирует⁈ Знает ли об этом месте действующее правительство Пакистана? Сложно сказать! Если нет, то понятно — это всего лишь ширма для подготовки военных. А если да? Кто на такое решился? Кто дал разрешение на это чудовищное дело?
Я остался наедине с мыслями, которые крутились вокруг того, что мне успел рассказать Кикоть.