— Анна… — ее имя вырвалось у меня шепотом, непроизвольно. Я не планировал ничего говорить.
Наши взгляды встретились и сцепились в немой, отчаянной схватке. В ее глазах, таких бездонных и ясных без очков, бушевала настоящая буря: паника, стыд, растерянность, животный, первобытный страх. Она застыла на пороге, словно олененок, попавший в свет фар, абсолютно беспомощная и прекрасная в своем ужасе.
— Анечка, ты что стоишь? Проходи, не стесняйся! — обрадовано произнес Игорь, совершенно не чувствуя, как воздух в комнате сгустился, стал тяжелым и наэлектризованным, словно перед ударом молнии. — А к нам Глеб Романович заглянул сегодня? Старого друга навестил!
Мое имя, произнесенное вслух, стало для нее тем самым спусковым крючком, которого она, видимо, боялась больше всего на свете.
Она резко, почти судорожно дернулась назад. Вся краска разом покинула ее лицо, оставив его мертвенно-бледным, почти фарфоровым.
— Извините! — выдохнула она, и это был не голос, а предсмертный хрип, полный такого леденящего душу отчаяния, что у меня невольно сжалось сердце. Ее взгляд, все еще прикованный ко мне, был полон немого мольбы и ужаса.
И затем она развернулась и буквально исчезла. Топот быстрых, почти бегущих шагов по коридору, оглушительный, финальный хлопок входной двери, и наступила тишина. Глубокая, звенящая, абсолютная, как после мощного взрыва, когда на мгновение глохнет все вокруг.
Я продолжал сидеть, вжавшись в стул, не в силах пошевелиться. В ушах стучала кровь, громко, навязчиво. Весь мир сузился до того пустого дверного проема, где только что стояла она. Где только что была разгадка ко всей этой абсурдной истории.
— Что это было? — прорычал Грановский, вскакивая с таким грохотом, что задрожали стаканы на столе. — Анька! Вернись сию же минуту! Что за дурацкие манеры?
Елена испуганно подняла руку к губам, ее глаза были полны тревоги.
— Игорь, успокойся, родной… Она, наверное, просто смутилась, что у нас гость… Не ожидала…
— Смутилась? — он с такой силой ударил ладонью по столу, что графин подпрыгнул и захлопал, едва не опрокинувшись. — Это что за манеры, я спрашиваю?! Увидела гостя и сбежала, как заяц? В своем же доме!
Я медленно, очень медленно, будто преодолевая огромное сопротивление, повернул голову в его сторону. Внутри меня все кипело и бурлило. Гнев? Да, черт возьми, да! Мной играли. Мой собственный сотрудник, моя подчиненная, оказалась дочерью моего партнера и все это время скрывала это под личиной уродства и заурядности! Это был вызов. Наглая, циничная ложь. Но гнев, горячий и слепой, тонул в мощной, всепоглощающей волне другого, куда более сложного чувства — острого, жгучего, почти болезненного интереса. И чего-то еще… какого-то странного, щемящего признания, сродни тому, что испытываешь, найдя наконец недостающий пазл в сложной мозаике.
— Игорь Егорович… это… это ваша дочь? — голос мой звучал хрипло, я с трудом выдавливал из себя слова.
— Да, моя красавица-дочь! — выкрикнул он, все еще кипятясь, его лицо было багровым от возмущения. — Извини, Глеб, не знаю, что на нее сегодня нашло. Обычно она не такая. Воспитанная девушка!
«Обычно она не такая». Эти слова прозвучали в моей голове с ироническим, оглушительным, почти злобным эхом. «О, Игорь, если бы ты только знал, насколько она «не такая»! Если бы ты видел ее каждый день! Если бы ты знал, какая актриса растет в твоем доме!»
Я видел ее. Настоящую. И этот образ, ослепительный и пугающий, выжег на моей памяти все предыдущие, бледные и невыразительные. Внезапно, с кристальной, почти пугающей ясностью, все встало на свои места. Ее странная, почти болезненная старательность. Ее желание оставаться незамеченной, раствориться в интерьере. Ее испуг в первый рабочий день, который я тогда счел робостью новичка. Это не была серая мышь. Это был перепуганный, но невероятно гордый зверек, загнанный в угол и загримированный под мышь, чтобы его не нашли. Чтобы я его не нашел.
Моя незаметная, безупречно надежная помощница была дочерью Игоря Грановского. И она… она была ослепительно, вызывающе красива. И она меня надула. Обвела вокруг пальца. И теперь я это знал.
Внутри что-то щелкнуло, перевернулось, заняв новую, окончательную позицию. Игра, в которую я до сих пор думал, что играю — игра начальника и подчиненного, — оказалась куда сложнее, многослойнее и… интереснее. В сто раз интереснее.
Я поднялся. Ноги были ватными, будто после долгой болезни.
— Ничего страшного, Игорь Егорович, — сказал я, и мой голос прозвучал на удивление спокойно. — Кажется, я вас сегодня покину. Спасибо за ужин и… за неожиданное открытие.
— Глеб, постой, давай еще по одной… — начал он, растерянно глядя на меня, но я уже шел к выходу, не оборачиваясь, чувствуя на своей спине его недоуменный взгляд.
Я выскочил на крыльцо, и холодный ночной воздух ударил мне в лицо, но не охладил пылавшие щеки. Я глубоко, с наслаждением вдохнул, пытаясь очистить легкие от спертой, обманчивой атмосферы того дома. Сердце колотилось как сумасшедшее, выбивая в груди лихорадочную дробь. Перед глазами, как навязчивая галлюцинация, стояло ее лицо — прекрасное, испуганное, настоящее. Без масок. Без лжи.
И внезапно я осознал, что впервые за последние несколько недель, месяцев, а может, и лет, я не чувствую ни скуки, ни раздражения, ни привычной, гнетущей тоски. Я чувствовал азарт. Настоящий, охотничий, первобытный азарт, от которого кровь бежала быстрее, а зрение становилось острее.
Она думала, что может прятаться. Думала, что, надев эту уродливую личину, она сможет контролировать ситуацию, остаться в тени, наблюдать и манипулировать.
Она ошибалась. Глубоко и фундаментально ошибалась.
Теперь охота начиналась по-настоящему. И я, Глеб Романович Шатров, знал одно — я не успокоюсь, не сдамся и не отступлю, пока не сорву с нее все маски, все слои этой лжи, до самого конца. До той самой, обнаженной, беззащитной и настоящей сути, которую она так отчаянно пыталась скрыть. И черт возьми, я собирался наслаждаться каждым моментом этого преследования.
Глава 17
Анна
Я мчалась по ночному городу, не видя ничего, кроме размытого света фонарей за слезами, не слыша ничего, кроме бешеного