Я чувствовала на себе взгляд Глеба. Пристальный, тяжелый, изучающий. Я не смотрела на него, но кожей, каждым нервом ощущала его внимание, его молчаливое присутствие. И что самое удивительное — он молчал. Он позволил мне вести эту часть переговоров, уступив мне поле битвы, на котором я оказалась сильнее.
Во время кофе-брейка господин Вебер подошел ко мне, пока Глеб отошел поговорить по телефону.
— Фрау Васнецова, вы не только прекрасно владеете языком, — сказал он на немецком, и в его голосе звучало неподдельное уважение. — Вы чувствуете самую суть вопроса. Ваш жених действительно счастливый человек. В наше время редко встретишь женщину, которая так гармонично сочетает в себе внешнюю красоту и острый, глубокий ум.
Я почувствовала, как по моим щекам разливается горячая краска. Его слова были настолько неожиданными и искренними, что пробили брешь в моей защите.
— Благодарю вас, герр Вебер. Вы очень любезны, — пробормотала я на его родном языке, опуская глаза.
— Это не любезность, милая леди, — покачал головой старик, и в его глазах мелькнула хитрая искорка. — Это констатация факта. С такими партнерами, как вы, приятно и, что важнее, надежно иметь дело.
Когда мы вернулись к столу переговоров, атмосфера в комнате ощутимо изменилась. Лед недоверия и настороженности растаял. Вебер смотрел на нас — и особенно на меня — с тем одобрением и уважением, которые зарабатываются не красивыми глазами или статусом невесты, а реальными знаниями и компетентностью.
И тут Глеб, проходя мимо моего кресла, наклонился так близко, что его губы почти коснулись моего уха, а теплое дыхание обожгло кожу.
— Браво, фрау Васнецова, — прошептал он, и его голос, обычно такой холодный и ровный, звучал низко, с неподдельным, почти животным удовлетворением. — Вы были сегодня просто великолепны.
От этого внезапного, интимного приближения, от самого шепота, в котором не было ни капли насмешки или манипуляции, а звучала чистая, неожиданная оценка, у меня перехватило дыхание. Это было опасно. Чертовски опасно. Опасно, когда твой враг, твой тюремщик и мучитель, начинал говорить тебе то, что ты так отчаянно, в глубине души, хотела от него услышать. Особенно, когда та самая, предательская часть тебя, что видела его в своих снах и тайно жаждала его одобрения, так отчаянно хотела в эти слова поверить.
Я промолчала, отодвинувшись, стараясь сохранить на лице маску безразличия, но сердце бешено, как сумасшедшее, колотилось в моей груди, выбивая лихорадочную дробь.
Весь оставшийся день прошел в таком же нервном, напряженном, но продуктивном ритме. Деловые, полные взаимного уважения обсуждения, где я наконец-то почувствовала себя на своем месте, чередовались с этими микроскопическими, едва уловимыми паузами, взглядами, случайными, нарочито небрежными прикосновениями, которые Глеб теперь допускал для видимости — его твердая, уверенная рука на моей спине, когда он пропускал меня вперед в дверь; его теплые пальцы, ненадолго ложащиеся на мою руку, чтобы привлечь внимание к какой-то детали в документе. Каждое такое прикосновение было коротким, но мощным ударом тока, от которого по коже бежали мурашки, а внутри все сжималось и замирало. Каждое такое прикосновение заставляло мое предательское, отзывчивое тело вспоминать те самые, сладкие и постыдные грезы, что преследовали меня все эти недели.
К вечеру, когда мы, наконец, вернулись в отель, я была морально и физически полностью истощена, выжата, как лимон. Голова гудела от напряжения и обилия информации, а все мое существо было разорвано надвое, как будто меня тянули в разные стороны две невидимые силы. Я по-прежнему яростно, до боли в душе, ненавидела его за то, что он заставил меня играть эту дурацкую, унизительную роль. Но я также, к собственному удивлению, ловила себя на чувстве странной, гордой удовлетворенности за свою сегодняшнюю работу, за тот реальный, осязаемый вклад, который я внесла в общее дело. И, что было самым страшным и необъяснимым, во мне просыпалось какое-то темное, запретное, постыдное любопытство — а что же будет дальше? Чем закончится этот опасный, головокружительный спектакль?
Он снял пиджак и развязал галстук, проводя рукой по усталому лицу, и посмотрел на меня с тем же нечитаемым, загадочным выражением, что не сходило с его лица весь день.
— Сегодня вы были бесподобны, — произнес он, и в его голосе не было лести, лишь констатация факта. — Вебер очарован, покорен и, я не сомневаюсь, полностью на нашей стороне. Контракт практически у нас в кармане. Это во многом ваша заслуга.
— Я просто делала свою работу, Глеб Романович, — отрезала я, резко отворачиваясь к мини-бару и наливая себе стакан ледяной воды, стараясь скрыть дрожь в руках.
Мне нужно было охладить не только горло, но и разгоряченные щеки, и это странное, теплое волнение, что поднималось из глубины живота.
— Не скромничайте, — он мягко, но настойчиво парировал. — Вы сделали неизмеримо больше. Вы изменили сами правила игры. — Он подошел ближе, и я снова, кожей спины, почувствовала исходящее от него тепло, его близость. — Может, стоит отметить наш первый, без преувеличения, триумфальный день? У нас в номере, кажется, есть неплохой виски.
Я замерла, сжимая в руке холодный стакан, чувствуя, как по всему телу пробегает нервная дрожь. Вся моя сущность, все мое естество кричало «нет». Это было бы безумием. Переходом какой-то невидимой, но очень важной черты. Но другая часть меня, уставшая от постоянного сопротивления, опьяненная сегодняшним профессиональным успехом и его неожиданной, искренней похвалой, слабо и предательски шептала: «А почему бы и нет? Всего один бокал. Что может случиться?»
Этот внутренний раздор, эта гражданская война внутри моей собственной души были самым страшным во всей этой истории. Потому что я начинала с ужасом понимать — самая большая, самая серьезная опасность исходила теперь не от него. Не от Глеба Романовича Шатрова, начальника и манипулятора. Она исходила от меня самой. От той самой части меня, которая, вопреки всему, смотрела на него и видела не только тирана и кукловода. Но и того самого, реального, плоть и кровь, мужчину из своих снов. Умного, сильного, харизматичного и чертовски привлекательного.
Глава 20
Глеб
Она стояла ко