А что завершено между нами? Между Глебом и Анной? Был ли вчерашний вечер всего лишь эпизодом? Вспышкой страсти вдали от дома, на почве нервного напряжения и игры? Или за этим стояло нечто большее? Та нежность в его прикосновениях, та боль в его глазах, когда он сказал «схожу по тебе с ума»…
И самое страшное, самое постыдное и необъяснимое было в том, что я, затаив дыхание, ждала ответа. И боялась его. Потому что какой бы он ни был — он навсегда изменит мою жизнь, мои представления о себе, о нем. А я уже не была уверена, хочу ли я, могу ли я возвращаться к той, старой жизни. К жизни серой мышки, которая притворялась, что не помнит, как пахнет кожа Глеба Романовича Шатрова, и как дрожит его голос, когда он шепчет твое имя в полумраке.
Глава 22
Глеб
Она сбежала.
Стоило мне выйти из ванной, обернувшись вокруг бедер свежим полотенцем, как я понял это с первой же секунды. Не нужно было искать взглядом или прислушиваться. Гостиная была пуста не просто физически — она была выхоложена, лишена того заряженного энергией присутствия, что наполняло ее всего час назад. Воздух, еще недавно густой от запаха ее кожи, секса и дорогих духов, теперь был стерильным и безжизненным. Лишь на диване, все еще помявшемся от отпечатка наших тел, лежала аккуратно, почти педантично сложенная моя рубашка. Рядом, на персидском ковре, сверкнула в утреннем луче одинокая запонка — маленький, золотой укор, выпавший в спешке или оставленный намеренно, как знак.
Я застыл посреди комнаты, и по спине пробежал холодок, не имеющий ничего общего с температурой в номере. Это было не просто бегство. Это был побег. Тщательно спланированный, безмолвный и безжалостный. Она исчезла, как призрак, как мираж, оставив после себя лишь призрачное воспоминание о тепле и оглушительную, звенящую тишину.
И в этот момент я, Глеб Романович Шатров, человек, привыкший контролировать каждую секунду своего существования, почувствовал нечто абсолютно новое и отвратительное — ледяную, тошнотворную пустоту где-то в районе солнечного сплетения. Глупейшее, иррациональное, унизительное чувство предательства.
Она сбежала. Как вор. Как испуганный зверек, у которого хватило смелости зайти на территорию хищника, угоститься его пищей, согреться у его огня, но не хватило духа остаться наутро, чтобы встретить последствия.
Я подошел к окну, стиснув челюсти до боли, и уперся ладонями в холодное стекло. Внизу, на улицах Мюнхена, кипела жизнь. Люди спешили по своим делам, смеялись, целовались на прощание. Где-то там, в этой незнакомой толпе, была она. В такси, в метро, пешком — неважно. Она убегала. От меня. От нас. От того, что вспыхнуло между нами с такой силой, что до сих пор звенело в ушах.
«Это была ошибка. Забудьте».
Ее слова, произнесенные с таким ледяным, отчаянным надрывом, эхом отдавались в моей голове, смешиваясь с памятью о ее стонах. Ошибка. Значит, все это — ее отклик на мои прикосновения, ее дрожь, ее пальцы, впивающиеся в мои плечи так, будто я был ее единственным спасением в падающем самолете, ее шепот моего имени в полумраке — все это была ошибка? Неверный расчет в сложной, многоходовой партии? Тактический ход, о котором теперь следовало забыть?
Я резко развернулся от окна и с силой швырнул в угол мокрое полотенце. Оно мягко шлепнулось о пол, безмолвное и жалкое. Ярость, горячая, слепая и беспомощная, закипала во мне, поднимаясь по горлу едким комом. Но гнев был направлен не на нее. Нет. Он был направлен на себя. На собственную глупость, на наивность, на то, что я, всего за несколько часов, позволил этому случиться. Позволил себе забыть, кто я и кто она. Позволил этому чувству прорваться сквозь все мои защиты.
За минуту до этого, под струями почти кипящего душа, я строил планы. Глупые, наивные, откровенно идиотские планы, от которых сейчас готов был рычать от унижения. Я думал о том, как мы позавтракаем в тишине этого номера. Как я скажу ей, что все меняется. Что эта дурацкая, изматывающая игра в кошки-мышки закончена. Что я не хочу больше видеть ее в роли секретарши или временной невесты. Что я хочу видеть ее. Настоящую. Анну. Всегда. Не только в этой спальне, но и в моем кабинете, в моей жизни, в моем пустом, холодном особняке, который вдруг представился мне не склепом, а потенциальным домом. Я думал о том, как мы вернемся в Москву, и мне придется пойти на самый трудный, самый неловкий разговор в моей жизни — разговор с Игорем. Объяснить все. Попросить, черт возьми, благословения? Я, Глеб Шатров, почти шутил сам с собой, представляя, как веду ее под венец. По-настоящему.
А она просто сбежала. Не оставив даже записки. Ни слова благодарности, ни слова сожаления. Ни слова прощания. Просто испарилась, как утренний туман, оставив меня наедине с моими идиотскими фантазиями и этой давящей, всепоглощающей пустотой.
Мой телефон пропищал — сообщение от водителя. «Машина подана к отелю, господин Шатров, к назначенному времени».
Реальность, грубая и неумолимая, вломилась в мои розовые, позорные замки. Подписание контракта. Вебер. Бизнес. Переговоры. Тот самый бизнес, что привел нас сюда и стал катализатором этого безумия. Теперь он казался жалкой, ничтожной пародией на то, что действительно имело значение.
Я одевался механически, движениями запрограммированного автомата. Рубашка. Брюки. Галстук. Каждое действие требовало невероятных усилий. Галстук отказался завязываться с первого раза, и я с трудом сдержал дикое, первобытное желание сорвать его и швырнуть в стену, вдребезги разбив зеркало, в котором отражалось мое перекошенное от ярости и боли лицо. Я был не в себе. Выбит из колеи. Расшатан до основания. И это состояние было неприятно и совершенно несвойственно мне. Я был скалой. А сейчас чувствовал себя куском рыхлого, влажного песка.
В лимузине по дороге к офису Вебера я пытался звонить ей. Сначала на ее рабочий номер, который теперь казался насмешкой. Потом на личный, который мне, как начальнику, был обязан быть известен, и который я до этого утром с таким идиотским трепетом сохранил в своих контактах.
«Абонент недоступен».
Оба раза. Холодный, бездушный голос автоответчика резал слух.
Она заблокировала меня. Или выбросила сим-карту. Вариант «села в самолет» я отверг — наши паспорта и обратные билеты были у меня, в сейфе отеля. Но до вылета оставались считанные часы. Все могло случиться. Она могла купить новый билет. Исчезнуть.