Но нет. Она была. И доказывало это не только то самое заявление на моем столе, написанное ее размашистым, уверенным почерком, который я узнал бы из тысячи. «Прошу уволить меня по собственному желанию». Коротко. Сухо. Без объяснений. Как пощечина. Доказывала оглушительная, давящая пустота, что заполнила собой каждый уголок моей жизни, превратив ее в подобие того самого «склепа», как метко назвал мой дом Игорь.
Моя приемная снова превратилась в проходной двор. Новая временная секретарша, подобранная Мариной Витальевной с ее неизменной эффективностью, была на редкость идеальна. Молода, амбициозна, не без претензии на внешность — стройная блондинка с кукольными чертами лица. Она ловила мой каждый взгляд, старалась угадать желания, приносила кофе именно таким, каким я любил — черным, с корицей и двумя ложками сахара. И она безумно, до зубного скрежета, раздражала меня. Своей навязчивой подобострастностью. Своей ненастоящестью. Она была плохой, безжизненной копией, жалкой пародией на ту, чье место заняла. Каждый раз, когда она входила с докладом, я ловил себя на том, что жду увидеть за ней другую фигуру — чуть ниже ростом, в нелепом пиджаке, с опущенным взглядом, за которым скрывалась вселенная.
Я перепробовал все. Звонки, которые она игнорировала. СМС, оставшиеся без ответа. Тот самый, унизительный визит к ее дому, когда я просидел в машине почти час, словно мальчишка-неудачник, всматриваясь в освещенные окна ее квартиры, надеясь, что штора дрогнет, и я увижу ее силуэт. Ничего.
Я даже позвонил Игорю. Сделал вид, что обсуждаю текущие проекты, связанные с нашим общим бизнесом, а потом, будто невзначай, ввернул в разговор:
— А как Анна? Вы помирились? Нашли общий язык?
Он тяжело, с присвистом вздохнул в трубку, и я представил, как он потирает переносицу — его привычный жест, когда он устал или озадачен.
— Да вот, звонила пару раз. Коротко. Говорит, уволилась с работы, отдыхает, мысли собирает. Не лезу к ней пока, пусть остынет, придет в себя. Характер, сам понимаешь, у нее упрямый, огненный…
Он не знал. Он не знал, что именно я был той самой работой. И что «отдых» его дочери — это бегство. Бегство от меня. От нас. От того, что вспыхнуло между нами, и что она, судя по всему, решила похоронить под обломками своей гордости и страха.
Я чувствовал себя последним идиотом. Глеб Романович Шатров, добившийся всего в этой жизни собственным умом, железной волей и безжалостной прагматичностью, оказался посрамлен и брошен собственной сотрудницей. Ирония судьбы была бы смешной, если бы не была такой горькой, такой унизительной.
Работа не спасала. Даже подписанный, блестяще исполненный контракт с Вебером, который должен был стать моим триумфом, не радовал. Каждый раз, глядя на толстую папку с документами по этому проекту, я видел ее. Сидящую напротив старого немецкого ястреба, с горящими, живыми глазами, с легкой, почти дерзкой улыбкой, с невероятной легкостью оперирующую сложными юридическими терминами на безупречном немецком. Ее успех стал моим личным поражением.
Я стал замечать за собой странные, тревожные вещи. Я мог застыть посреди кабинета, вдруг осознав, что замер в ожидании, когда дверь тихо откроется и она войдет — не эта новая, нарядная кукла, а Она — с папкой документов, с привычным, деловым «Глеб Романович». Я ловил себя на том, что в случайном, серебристом смехе женщин в коридоре ищу отзвук ее тембра — низкого, с легкой хрипотцой, который будил во мне что-то первобытное. Я стал придирчив, нетерпим, взрывен ко всем вокруг. Моя компания, мое детище, начало ассоциироваться с ней, и каждое напоминание — будь то ее старое кресло, ее любимая кружка, оставшаяся на кухне, или отчет, который она готовила, — было уколом боли, каплей яда, медленно отравляющей меня.
Именно в таком, отвратительном, на взводе расположении духа, меня и застал звонок от Игоря. Его имя вспыхнуло на экране телефона, как сигнал тревоги.
— Глеб, привет! Не занят? — его голос, как всегда, был громким, напористым, но сегодня в нем слышалась какая-то усталая нота.
— Игорь. Я всегда занят. Но для тебя, как всегда, найдется минута, — ответил я, стараясь, чтобы в моем голосе не прозвучало того раздражения, что клокотало во мне.
— Вот и славно! — он фыркнул. — Елена чуть ли не силой заставляет меня устраивать эти светские рауты. Говорит, я становлюсь затворником. Скучаю по нормальным, не деловым разговорам. Заезжай сегодня поужинать. Как в старые, добрые времена.
«Старые, добрые времена.» До того рокового вечера. До того момента, когда я увидел ее настоящую. До того, как все в моей жизни пошло под откос, потеряв краски и смысл.
Мне отчаянно хотелось отказаться. Мысль сидеть за одним столом с Игорем, есть его пироги и пить его самогон, зная, что его дочь… что она… была невыносимой. Это казалось высшей формой лицемерия и пытки. Но альтернатива — еще один вечер в моем стерильном, пустом, эхом отдающем особняке — пугала еще больше. По крайней мере, там, у Грановских, будет шум, жизнь, запах еды. Пусть и приправленный горьким осадком обмана.
— Хорошо, Игорь. Буду, — сдался я, чувствуя, как тяжелый камень ложится мне на грудь.
***
Дом Грановских, как всегда, встретил меня шумом, теплом и густым, согревающим душу запахом домашней еды. Но на сей раз, едва я переступил порог, я почувствовал неладное. Атмосфера была иной. Напряженной. Игорь, обычно такой шумный и непосредственный, был на удивление молчалив, его приветствие прозвучало как-то формально. А Елена, встретив меня в прихожей, бросила на меня быстрый, испытующий взгляд, полный непонятной тревоги. Мне показалось, будто воздух в доме сгустился, стал тяжелым, наэлектризованным. Я ловил себя на мысли, что они что-то знают. Или, по крайней мере, догадываются. Может, Анна чем-то обмолвилась? Может, мое поведение в тот вечер, когда я увидел ее, показалось им странным?
Мы сидели в столовой. Игорь налил мне коньяку — хорошего, выдержанного, не своего самогона. Мы чокнулись. Разговор вертелся вокруг дежурных тем — политики, новостей, общих знакомых, колебаний рынка. Но под всеми этими пустыми, ничего не значащими словами зияла пустота. Гулкая, невыносимая пустота, где должно было звучать ее имя. Где я, по старой памяти, мог бы спросить: «Как Анна?», и получить в ответ привычное ворчание Игоря или ласковую улыбку Елены.
Игорь внезапно замолчал, отпил из своего