Я медленно, как старушка, опустилась на диван в углу. То самое место, где несколько минут назад сидел прокурор. Голова тяжело откинулась на спинку. Веки смыкались. Казалось, весь мир сжался до размеров этой кондитерской, до гула холодильников и ноющей боли в запястье. Я позволила себе на минуту закрыть глаза, просто сидеть и не думать ни о чем. Просто дышать, пытаясь заглушить внутреннюю дрожь.
Но покой для меня, видимо, был непозволительной роскошью. Судьба, казалось, решила, что я еще не дополучила своей дозы унижений и нервных потрясений.
Не прошло и часа, как тишину вновь взорвал оглушительный, яростный удар о дверь. Она с треском распахнулась, ударившись о стену с такой силой, что с полки с визитками упала маленькая фарфоровая статуэтка и разбилась, разбросав по полу острые осколки.
В проеме, как фурия, стояла Маргарита Павловна. Ее лицо было красным от бешенства, глаза горели, а в руках она сжимала свою дорогую кожаную сумочку так, будто хотела ею меня прибить.
— Где мой сын, тварь⁈ — проревела она. — Что ты с ним сделала⁈
Я медленно поднялась с дивана, чувствуя, как усталость отступает на второй план. Эта женщина больше не могла мной командовать.
— Вашего сына, Маргарита Павловна, увезли в отделение полиции. Туда, где ему и место, — ответила я, на удивление, совершенно спокойно, глядя прямо на свекровь.
Её глаза округлились от неверия, а затем снова наполнились яростью.
— В участок⁈ Из-за тебя! Это все ты! Ты во всем виновата! Если бы не твои истерики, если бы ты была нормальной женой, ничего бы этого не случилось!
Старая пластинка. Та же песня о том, какая я никчемная. Но теперь эти слова не причиняли боли, лишь вызывали раздражение.
— Он сам виноват, — холодно парировала я. — Он вломился сюда, орал, угрожал и схватил меня за руку. Вот… — я показала на красные пятна на запястье. — Это он. И заявление я пока ещё не писала. Его выходки видел свидетель. Прокурор. Так что ваши обвинения не только голословны, но и глупы.
— Ты врешь! — ее голос сорвался на визг. — Он бы никогда! Ты его спровоцировала! Ты сейчас же поедешь в участок и умолять будешь, чтоб его отпустили! Скажешь, что это недоразумение! Немедленно!
Я покачала головой, сдерживая себя от проявления гнева. Так захотелось тоже наорать на неё, высказать все, что о ней и ее сыне думаю, но, ясно понимая, что это в данный момент только сыграет против меня, спокойно ответила:
— Нет. Я никуда не поеду. И помогать ему не собираюсь. Вы с сыном оставили меня без гроша в кармане, выгнали из дома и пытаетесь отобрать мою машину. Помогать вам после этого? Увольте.
— Так ты мстишь! — выкрикнула свекровь. — Мстишь нам за то, что столько времени кормили тебя! Пришла к нам с голым задом, без гроша за душой, но как только немного оперилась, сразу нос задрала!
— Нет, — также спокойно ответила я. — Я просто перестала быть вашей жертвой. И теперь вы пожинаете последствия.
Она хотела что-то крикнуть в ответ, но вдруг ее лицо исказилось от боли. Она схватилась за грудь, ее дыхание стало прерывистым и хриплым. Она побледнела и, пошатнувшись, прислонилась к дверному косяку.
— Сердце… — просипела Маргарита Павловна закрывая глаза.
Несмотря на всю свою ненависть, я не смогла остаться в стороне. Я быстро налила в стакан воды и подала ей.
— Выпейте.
Свекровь с трудом сделала несколько глотков, ее руки дрожали. Постепенно цвет вернулся к ее лицу, а дыхание выровнялось. Она медленно опустилась на диван, внезапно став не злой каргой, а просто пожилой, испуганной женщиной.
— Забери заявление, Олеся, — тихо, уже без прежней агрессии, сказала она. — Прошу тебя. По-хорошему. Он не справится с судимостью. Его карьере конец.
— А какая мне выгода? — спросила я, скрестив руки на груди. — Я заберу заявление, а он через день снова придет сюда и устроит новый скандал? Или, того хуже, вы с ним решите, что мне можно и дальше диктовать условия?
— Нет, — она покачала головой, и в ее голосе впервые прозвучала искренность. — Я его в руки возьму. Он к тебе больше не подойдет. Обещаю.
Я смотрела на нее, оценивая. Обещание, конечно, ничего не стоило. Но страх за сына и возможные последствия для него — вот что могло быть гарантией.
— Хорошо. Но не просто так. Я поставлю свои условия.
— Какие? — настороженно спросила она.
— Во-первых, вы возвращаете мне все мои деньги, которые я копила на расширение бизнеса. Все до копейки. Во-вторых, машина, за которую я выплатила кредит, должна быть немедленно переоформлена на меня. Это мое главное условие.
Она сжала губы, в глазах загорелась привычная жадность и нежелание отдавать «своё».
— Это грабеж…
— Нет, — перебила я ее. — Это возврат моего имущества. И есть еще кое-что. Вы должны будете возместить моральный ущерб хозяину этого помещения за то разбитое окно. Полную стоимость ремонта.
— Да ты совсем наглеешь! — вспыхнула свекровь снова, но ее протест уже был слабее.
Маргарита Павловна сидела, глядя в пол, тяжело дыша. Борьба внутри нее была видна невооруженным глазом — жадность против страха за сына.
— Ладно, — наконец, сдавленно, прошептала она. — Ладно. Деньги отдам. Машину переоформим. И за окно заплачу.
Впервые за все время нашего знакомства я видела ее сломленной.
— Хорошо, — кивнула я. — Как только я получу свои деньги и документы на машину, я поеду в участок. Но запомните: если он хотя бы раз попытается ко мне подойти, если вы попробуете что-то сделать против меня или моего бизнеса, то следующее заявление уже никто не заберет. И ему будет грозить уже не штраф.
Она молча кивнула, не в силах ничего сказать. Поднялась с дивана и, не глядя на меня, побрела к выходу, постаревшая за несколько минут на десять лет. Ее рука, дрожа, потянулась к дверной ручке.
И вдруг она замерла. Ее плечи напряглись, спина выпрямилась. Она медленно повернулась ко мне. На лице не было ни смирения, ни поражения. Была та же старая, знакомая, едкая ненависть, но теперь приправленная холодным, расчетливым бешенством.
— Хорошо играешь, — прошипела она. Голос был тихим,