Тереза неуклонно выполняла роль матери, няньки, учительницы, тогда как Лазар, все чаще и чаще отсутствующий, целиком удалившийся в мир цифр, опасался, что его побеспокоят во время размышлений. Порой он стремительно проносился по гостиной в поисках какого-нибудь документа, бросая на ходу несколько слов, быстро сбегал из-за стола, и эта отстраненная поспешность, эта суровая отрешенность в конце концов сделала его чужаком в доме. Тереза скучала по тем временам, когда он был внимательным и робким, не осмеливался сделать ни шага, не поинтересовавшись ее мнением, по тем годам, когда он был ранимым и нежным мужчиной, понуро сидевшим в ванной с цветками васильков; жена с тоской вспоминала, как он ворвался в ее размеренную жизнь, словно сбившийся с пути аист, какой мягкий был у него голос тогда и какие неловкие руки. Вот почему, когда Марго заявила матери, что собирается стать летчицей, на Терезу навалилась невероятная усталость.
— Поговори об этом с отцом, — ответила она.
Лазар оторопел. Он помнил, как шестнадцать лет назад в дом вторглись птицы, и рассудил следующим образом: если подобные глупости, так или иначе связанные с полетом, будут повторяться в роду слишком часто, их семья может прослыть эксцентричной.
— Делай что хочешь, — сказал он. — Только не увлекайся птицами.
Желая оградить дочь от «дурной компании», Лазар, однако, был настолько неосмотрителен, что предоставил ее самой себе. Намного позже, думая об этом, он признал: ему бы и в голову не пришло, когда он произносил эти слова, что его дочь решит построить в саду птицу из металла. Весной на месте, которое удалось освободить, выдернув сорняки, Марго натянула большой кусок брезента и взялась воспроизводить кустарным способом линдберговский одноместный самолет «Дух Сент-Луиса». Она сновала по Сантьяго, разыскивая необходимые материалы на барахолках и в скобяных лавках Аламеды, на складах Центрального рынка и в мусорных контейнерах металлургических заводов. Сад мало-помалу покрылся разбросанными рельсами и прямоугольными частями руля. Рядом с репой и морковью на примятой траве расположились половина винта, как будто отсеченная мечом, и одно перевернутое крыло, похожее на отвалившееся от двуколки колесо, а около виноградника были нагромождены доски из орегонской сосны. Тереза с недоверием наблюдала за этим возвратно-поступательным движением нежелательных промасленных и пропыленных предметов, скучившихся под грязным навесом, которые превратили ее сад в мусорную свалку. Лишь однажды она попыталась отговорить дочь — когда та замахнулась топором на лимонное дерево в переднем дворе, собираясь соорудить из него крылья.
— Эти лимоны — семейная реликвия, — сказала мать.
Но Марго срубила дерево и наколола из ствола палок, которые приладила к каркасу. Она приобрела серую засаленную форму, смехотворно большую для нее, фуфайку длиной почти до колен, с рисунком в виде винтов и деревянные башмаки, носы которых укрепила металлическими пластинами. С вечно испачканными машинной смазкой руками, прыгая вверх-вниз по хрупкой приставной лестнице, она напоминала потерпевшего кораблекрушение, который в солнечный день сколачивает на необитаемом острове лодку. Но скоро Марго осознала, что в одиночку ей не справиться, и принялась искать товарища, который взялся бы за дело с потребными для этой работы тщанием и слепой надеждой и согласился бы ради негарантированного результата столкнуться с рисками. Весть об этом быстро распространилась по городу, и через несколько дней, в дождливый вторник, в доме Лонсонье появился промокший до нитки юноша с узкими черными глазами, спрятанными в одутловатых веках, напоминавший молодого казака.
Его звали Иларио Дановски. Он происходил из живущей по соседству, на улице Эсперанса, еврейской семьи и утверждал, будто его отец летчик. У него были голова бульдога, нос с широкими ноздрями, лунообразное щекастое лицо и беспокойный взгляд. Как только договорились, он пришел к Лонсонье в рабочей одежде и, не привлекая к себе внимания, с неистовством, днем и ночью, стал корпеть над строительством самолета. Можно было подумать, что некий внутренний голос, заранее угадав насмешку судьбы, предвидя будущее, подгонял Иларио торопиться жить. Хотя он превосходил Марго в силе, весе и росте, но уставал, казалось, быстрее. Они трудились слаженно, будучи на подхвате друг у друга. Возникшее между ними деловое товарищество позволило Марго значительно продвинуться в сооружении летательного аппарата. Простота, которая отличала их сотрудничество, не допускала никакой двусмысленности, так что Терезу больше настораживали мечты дочери об авиации, чем намерения Иларио.
В сентябре они приладили крылья. Стоящий посреди сада самолет, укрепленный между виноградником и вольером, напоминал лиру. Отовсюду торчали каркасные трубки и стойки для улавливания воздушных потоков, а шасси были такие тугие, что колеса крутились, только если купались в масле. Так же как у «Духа Сент-Луиса», задняя часть фюзеляжа была обтянута хлопком пима, который Иларио с трудом удалось достать, чтобы укрепить корпус, покрытый восемью слоями алюминиевого красителя. В Лимаче El Maestro купил по смехотворной цене мотор от мотоцикла «Анзани» с капотом, чья мощность в пятьдесят лошадиных сил позволяла конструкторам стартовать.
Однажды Тереза услышала, как Марго и Иларио с увлечением обсуждали дату взлета, разволновалась и сообщила об этом Лазару, но муж не придал ее словам никакого значения.
— Этот самолет не оторвется от земли ни завтра, ни через десять лет, — ответил он.
Поэтому Лазар ничуть не обеспокоился, когда назавтра, спустившись в гостиную за чашкой кофе, встретил там дочь в рединготе с меховым воротником и в надувном спасательном жилете.
— Я сегодня лечу, — объявила она.
Марго приладила на место очки пилота, проложив между носом и ремешком носовой платок, и сунула руки в летные перчатки из коричневой бараньей кожи. Затем она надела шлем и вышла из дома, направляясь к своему самолету, молча и сосредоточенно, словно навстречу бессмертию. Она подготовилась к любым непредвиденным обстоятельствам, несчастным случаям, трагическим случайностям, так что даже забыла об Иларио Дановски, который ранним утром не спеша появился на пороге, одетый как авиатор 1910-х годов, в брюках гольф и носках в клеточку. Вся смелость его костюма говорила о готовности к исполнению приговора. Шик был доведен до такой степени, что под шапкой прятался идеально ровный прямой пробор, который, когда он будет вылезать из самолета, должен был создать впечатление, что перелет совершен без всяких усилий.
В то время квартал уже начали заполнять четырехэтажные здания, перемежаемые гранд-отелями и роскошными казино, но улица Санто-Доминго еще оставалась длинной, частично вымощенной дорогой, вдоль которой тянулись деревянные, крытые дранкой quintas [25] с коновязями по обочинам. Полицейские носили белую форму, и на углах, esquinas, сохранились еще все каменные столбы с гребнями