— Нас будут пробовать на зуб, — сказала Татьяна. — Но зубы обломают. У нас свои.
— А… это правда, что… — Нина вспыхнула, но упрямо докончила: — что на одну женщину три мужчины? Это не страшно?
— Это смешно, — вмешалась Алла. — Если три — то один точно умеет готовить.
— Один точно умеет ловить рыбу, — сочувственно сказала Лина. — А третий хотя бы не мешает.
— Третий умеет ревновать, — не удержалась Татьяна и поймала на себе мгновенный горячий взгляд Каэля, который шёл с краю, не вмешиваясь. Взгляд сказал: «слышал». И это было даже приятно — как щепотка перца в сладком.
У Кромки ветер и правда играл звук: он пролетал под куполом и встряхивал струны воздуха так, что вдалеке слышались почти человеческие голоса. Сама грань была полосой света, тонкой, как лезвие. За ней — туманная пелена, и оттуда тянуло сухой прохладой, будто открыли двери в зимний день.
— Дальше не пойдём, — сказала Татьяна, хотя в ногах зудело: шагнуть и посмотреть.
— Правильно, — одобрил Рион. — Умение останавливаться — редкое искусство.
— Вы это кому? — прищурилась она.
— Сначала себе, — честно отозвался он. — Я любил перешагивать, пока меня не научили считать тех, кто идёт за мной.
«А вот это — важное», — отметила Татьяна. В каждом из них были шрамы, просто они умели носить их как косы.
Слева плеснула вода. На камне, прямо под куполом, распласталась ящерица с прозрачными крыльями — как у стеклянной бабочки. Она шумно чихнула (да, именно чихнула!), потрясла жалобно головой и с достоинством поползла дальше. Женщины дружно прыснули.
— Вот это мой тотем, — выдохнула Яна. — Чихаю, машу крыльями и делаю вид, что я — богиня.
— Ты и есть богиня, — автоматически ответила Лина, и они уткнулись друг другу в плечи, смеясь.
— Пойдём, — сказала Татьяна. — Я не хочу, чтобы наш первый утренний выход к Кромке запомнился простудой рептилии.
— У рептилий не бывает… — начала Полина и, встретив общий взгляд «пожалуйста, не сейчас, доктор», рассмеялась: — Ладно! Пусть тут будет всё, что угодно.
* * *
В полдень на остров подтянулись соседи. Формально — помочь с инструментами и тканями, по факту — поглазеть. Появились подарки: корзины с плодами, скрутки ароматных трав, тонкие плоские камни, которые дома использовали как подставки под горячее, а женщины сразу пристроили под локти — «ох как хорошо, тёпленько».
— Добро пожаловать, — говорил один. — У нас принято…
— Сначала спрашивать у Совета, — мягко перебил Элиан, подставляя локтем корзину так, что она оставалась даром, но не становилась поводом к разговору без приглашения.
— У нас принято уважение, — здоровался второй.
— У нас тоже, — отзывался Рион, и уважение почему-то тут же превращалось в желание держать дистанцию.
Самые упорные подходили к Татьяне. Один, смуглый, с выбритыми висками и диковатой улыбкой, чуть-чуть наклонил голову:
— Лидер Земли, примешь знак? — и при этих словах он протянул ей браслет из светящихся травинок, тонких, как капилляры света.
— Приму слово, — сказала Татьяна. — Браслет — оставь при себе. На удачу. — И улыбнулась так, как умеет улыбаться лис: вежливо, тепло — и ни грамма согласия.
Он побледнел и, кажется, впервые в жизни ощутил, что у подарков тоже есть границы. Отступил. За его плечом Татьяна заметила, как Каэль разжал кулаки (значит, уже сжал), а Рион снял с пояса нож — не угрожающе, просто напомнив себе, где он. Элиан же стоял рядом — невесомо, но чуть ближе, чем требует протокол. Его близость была как тонкая тень дерева: не напирает, но охраняет.
— Ты ловко разруливаешь, — quietly сказал он, когда очередная делегация растворилась в тёплом воздухе. — Ничего не взяла, никого не обидела. Сложное ремесло.
— Я работала с людьми, — ответила Татьяна. — Там это — выживание.
— Мы — тоже люди, — отозвался он.
— Вы — лучше, — вмешался Каэль, не удержавшись. — По крайней мере, ты.
— Пожалуйста, говори это почаще, — с неприличной серьёзностью попросила Алла, проходя мимо. — Я записывать буду. На стену повешу.
— На стену вешают трофеи, — хмыкнула Яна. — На стену не надо.
— Девочки, — сказала Лина, — распределяем еду. И да, Алла, на стены ничего не вешаем, стены живые. Они обидятся.
Стены, будто соглашаясь, пустили по поверхности мягкую волну света и дали запах — какой-то недозрелый, как яблоко, сорванное слишком рано. Неприязнь дома? Или предупреждение? Татьяна коснулась ладонью и тихо сказала: «спасибо». Волна успокоилась.
— Дом вас слышит, — сказал Элиан. — И он рад. Слишком тихо было до вас.
— Значит, будем шуметь, — кивнула Татьяна. — Но без хамства.
— Это не про тебя, — вмешался Рион. — Про тех, кто ночью на круги не ходи. — Он бросил взгляд в сторону Кромки.
Татьяна поймала намёк: чужой корабль, который «ждал», мог и не улетать. И тишина иногда пахнет не миром, а засадой.
* * *
Ближе к вечеру, по всем законам жанра, случилась мелкая беда — та, что проверяет нервную систему и чувство юмора.
Яна решила научить дом рисовать «как на Земле»: взяла чашу с густым зелёным напитком, похожим на кисель из травы, и махнула кистью над стеной, смеясь:
— Смотри, дом, это — абстракция. Это — дорогая картина. Это — на аукцион!
Дом понял слово «аукцион» слишком буквально и на всякий случай заблокировал все стены, пол и потолок: они загорелись холодным белым, убрали ниши, заморозили полки, спрятали кровати — и получили стерильную белую коробку.
— Я — гений, — прошептала Яна, застыла в позе богини расплаты и мёртвым голосом добавила: — Пожалуйста, спасите меня.
— Дом, — сказала Татьяна самым спокойным голосом, какой смогла достать из себя. — Команда была ошибочна. «Аукцион» — плохое слово. Мы — дом. Дом — дружба. Дом — уют. Дом — смех. Дом — вещи обратно.
Стены мигнули. Белый вернул свет. Полки, словно виновато, выползли из стен, как улитки из раковин. Кровати распустились простынями, как цветы. А под потолком вспыхнуло слово, которое дом, видимо, счёл ключевым: дом.
Женщины разразились смехом. Яна покраснела до ушей, но низко поклонилась:
—