— Не надо, — мягко сказала Татьяна. — Я сама умею. Но знать, что вы рядом, — приятно. — Она помолчала. — Слишком приятно.
Белый вдохнул, как будто хотел что-то сказать — и передумал. Золотой кивнул своим каменным кивком, в котором было больше тепла, чем во всех словах дня. Тёмный усмехнулся краем губ.
— Спи, — сказал Белый. — Ночь длинная. Утро — будет.
— Утро — всегда бывает, — ответила она. — Даже если ночь длиннее, чем хочется.
Под куполом зажглась новая стая светляков, и на секунду показалось, что они сложились в знакомое слово. «Дом», — подумала Татьяна. И впервые за всё время позволила себе лечь, вытянуть ноги и закрыть глаза — не как в убежище, а как дома: повернув голову на бок, на привычную ладонь, с тихим выдохом.
За стенами дом дышал. Океан отвечал ему низкой песней. Где-то далеко в ночи — на чёрной высоте — тонко и сдержанно загорелся острый огонёк. Чужой корабль не улетел далеко. Он ждал.
«Ждите, — улыбнулась Татьяна самой себе. — У меня есть работа. И — я».
Глава 4
Глава 4.
Имена и искры
Утро снова разлилось по куполу мягким золотом, словно кто-то развёл пальцами свет и оставил тёплые полосы на небе. Дом дышал глубже обычного — как будто и он всю ночь прислушивался к шорохам океана и к словам, сказанным на галерее. Женщины просыпались по очереди: кто с тихим стоном, вытягивая спину; кто с торопливым шёпотом «где мои тапки»; кто с неожиданным смехом на полуслове сна.
— Доброе утро, земные, — сказала Татьяна и сама удивилась, насколько спокойно прозвучал её голос, хотя внутри всё ещё гудел вчерашний разговор с кланом Орт. — Проверяем дыхание, умываемся, пьём тёплую воду. Потом — завтрак, распределение заданий и прогулка к северной кромке. Нам нужно знать свой остров как ладонь.
— А если там «тонкая грань»? — шёпотом спросила Нина, заглядывая Татьяне за плечо так близко, что щекотали волосы.
— Не подойдём близко, — ответила Татьяна. — Сначала смотрим. Потом думаем. Потом идём. И в этом порядке, не наоборот.
— Слышу маму-командира, — пробормотала Алла и смущённо улыбнулась, получив от Лины локтем в бок. — Вообще-то мне это нравится. Только без строевой песни.
— Песни вечером, — кивнула Татьяна. — Сначала — умный дом и умная голова.
Дом отозвался почти обиженным звоном, и над столом засияла тонкая голограмма с картинками: трава (можно), кусты с синими цветами (нельзя), прозрачные лужицы у корней деревьев (не пить; возможно, жильё местных насекомых), тропа на север (разрешена в сопровождении). Под каждой картинкой — мягкие пиктограммы, понятные без слов.
— Ладно, — фыркнула Алла. — С таким путеводителем и я не пропаду.
— «И я» — не существует, — сказала Татьяна. — Только «мы». Даже в туалет — по двое.
— Романтика, — подала голос Яна. — На Земле такого не было.
— На Земле было хуже, — отрезала Олеся и крепче стянула пояс накидки. — Там мы думали, что у нас есть «я». А оказалось, что «я» легко продаётся оптом.
Последнюю фразу она произнесла без злости — как аксиому. Воздух дрогнул, но не потяжелел: Татьяна успела — соседи по лавке уже тянули к Олесе руки, как якоря.
Она сама хотела сказать что-то вроде «мы здесь», но в этот момент в зал скользнул белый силуэт — и дом, как будто радуясь, чуть прибавил света.
— Доброе утро, — сказал Белый. — У вас красивые имена. А у нас — тоже есть.
Татьяна поймала на себе несколько удивлённых взглядов: действительно, они всё ещё называли их «Белый, Золотой, Тёмный», как будто это и были имена.
— Если не против, — кивнула она. — Потому что «эй, белый» звучит как обращение к занавеске.
Белый чуть усмехнулся — на уголок губ.
— Меня зовут Элиан. — Он произнёс мягко, но звук прозвенел, как тонкий колокольчик. — Его — Рион. — В дверях тут же выросла тёплая, массивная тень Золотого. — А его — Каэль. — И как по команде в проёме вспыхнули тёмные глаза третьего.
— Здравствуйте, Элиан, Рион, Каэль, — рассмеялась Алла, на ходу пробуя каждое имя на вкус, как ягоды. — Я — Алла. Если забудете, буду обижаться.
— Я не забываю, — просто сказал Элиан, и в его голосе правда шевельнулась без усилий.
Каэль не тратил слов:
— Сегодня не ходите к воде без нас. К северу — ветер. Он играет звуком, пугает тех, у кого руки дрожат.
— У нас дрожат не руки, — вскинулась Яна. — У нас дрожат… нервы.
— Отлично, — сухо одобрил он. — Значит, вы живые.
Рион кивнул на стол:
— Еда остынет.
— Всегда мечтала о мужчине, который скажет: «Ешь, а потом спорь», — буркнула Олеся, и зал дружно хмыкнул.
* * *
Завтрак пах хлебом и травой. Масло, прозрачное, как янтарь, таяло на горячих лепёшках. Дом дал им фрукты, похожие на прозрачные сливы с лёгкой искоркой на косточке: они лопались на языке, как капли дождя. Полина ворчала, что это «даже полезно», — и от этого ворчания в лицах стало меньше щёк-стрел и больше обычности.
К северной кромке шли неспешно, будто нарочно укладываясь в ритм острова. Тропинка звучала под подошвами пружинно; травы, когда их касались, издавали тонкий звук — не писк, а скорее шёпот. Под куполом летали птицы-стрекозы, их крылья отливали зелёным мрамором.
— Если мне утром сказали бы, что я пойду по чужой планете и буду думать о том, что у них трава лучше пахнет, чем у нас укроп, — проговорила Алла, — я бы решила, что мне пора спать.
— Пора спать тебе всегда, — сказала Лина. — Но тут да, пахнет — как будто луг решил стать облаком.
Татьяна слушала болтовню, и её внутренний таймер — тот, что всегда отмерял «надо», «надо», «надо» — вдруг впервые за долгое время сбился. Вместо «надо» щёлкнуло «можно». Можно смешно. Можно не на сто процентов серьёзно. Можно дышать глубже.
Она и дыхание дала — себе и всем: вдох на четыре, выдох на шесть, выдох длиннее, чем вдох; так тревога уходит в пятки и выплёскивается в землю.
— Тань, а правда, что нас будут «проверять на