Вот те на! Вроде бы пьян не валялся, а не помню такого! Я, правда, тогда болел, был совсем не в себе, но…
– Мой, говоришь? Занятно-занятно. Но, Густав, откуда такая масть?
Крамер удивляется, а потом весело замечает:
– Так копорцы вчера его с золой отмыли.
Антире-есна девки пляшут. По четыре штуки в ряд.
– Это он от золы так позолотел?
– Нет, ваше высочество, видно его конская жмудинская бабушка с проезжим липицианом согрешила. – Густав полон почтения, но в глазах смеются чертенята.
Понятно, хороша бабушка. А может, она и с андалусцем или ахалтекинцем замутила. Крылатые гусары, бывало, заводили южных лошадей.
– Жаль, что он не под седло.
– Ну почему же, и под седло. Вчера проверяли, – отзывается Крамер.
Еще интереснее. У каких цыган мои интенданты его купили?
Подходит фон Корф.
– Ваше королевское высочество, возки готовы. Через четверть часа можем выезжать.
– Николай Андреевич, а прикажите мне этого коника седлать, – говорю я, – быстрее доедем.
Идея барону крайне не понравилась.
– Петер, никак нельзя. У меня Высочайший приказ доставить в целости и сохранности. Мало ли что. Конь чужой и необъезжен толком. Приедем, передам ваше высочество государыне, катайтесь хоть на луне с ее Высочайшего дозволения. А так, прошу простить, но – нет.
Чужой значит? Хмурюсь:
– Николай, меня в пути могли сожрать и убить много раз. И вдруг вы меня ограничиваете в моем праве въехать в столицу не мальчиком, но мужем. Вы хотите, чтобы внук Петра Великого въехал в город Святого Петра в закрытом возке словно «красна девица»? Что подумают обо мне? Да, и государыне вряд ли будет приятен такой визит. Я – суверенный герцог Голштинии и имею право на достойный моего титула и звания церемониал.
Тот машет головой.
– Петер. Другого коня. Это блажь с твоей стороны. Ты на нем не выезжал даже из конюшни. Так нельзя.
– Проверим?
– Нет.
– Да. Седлайте коня!
Барон скривился и лишь буркнул:
– Упрям, как все Романовы. Седлайте коня!
И уже мне – тихо:
– Выезд тут. Никаких скачек и препятствий. Просто почувствовать коня и ему дать почувствовать всадника. Не более того. Потом до Петербурга в возке. Конь сам у возка под седлом. И когда уже будем въезжать – тогда в седло. Но Христом Богом прошу – без чудачеств. Приехали. Приветствовали. Матушку государыню увидели – спешились. Дальше по церемониалу.
Киваю. За два века правила не сильно изменились. В детстве меня так же тренер немец в Потсдаме учил. Да и в Киле тоже. Справлюсь.
– Хорошо, барон. Командуйте.
Корф подносит руку к своей гренадерке. Поворачивается:
– Поручик Мюнхгаузен, корнет Романус! – крикнул он во все горло.
Подскакали два кирасира. Значит, им тут фон Корф тоже начальник. Но не мне.
Офицеры отдали честь.
– Снарядите этого коня для шефа вашего полка, – приказал барон, – и поторопитесь, Карл Георгиевич, государыня ждет.
Известный рассказчик самых правдивых историй в мире кивнул и приказал выведшему моего огненного «буцефала» финну-конюху следовать за ними. Под бароном Мюнхгаузеном каурый голштинец, золоченые заклепки и чешуя крепящих черную кирасу ремней начищены. Справный малый. Корнет на втором моем «земляке» тоже сияет. Надо и его запомнить.
Через полчаса мы убыли в Петербург. Орлик под кирасирским седлом бодро рысил за моим возком.
Красота.
Едем.
Едущие впереди кирасиры отгоняли прохожих и других конных. Те сторонились на обочины и, увидев царский возок, крестились, потом что-то радостно выкрикивая. Очевидно, здравицы, но Корф запретил даже делать намек на остановку. Во-первых, нас ждала императрица, а, во-вторых, мало ли что. Я Корфа вполне понимал. Совершенно дикая экспедиция подходила к концу. Зачем ему приключения на его… еще не седую (пока) голову? Да еще и мои выпобрыки с конем.
Уверен, что он (Корф) крыл меня последними словами. Но я тоже никак не мог дать заднюю. Как говорится, как вы корабль назовете, так он и поплывет. Марку нужно держать.
Мне не нравилось в возке. Казалось бы, проехал до России в более тесном возке сотни и сотни верст, и вдруг не нравится?! Да, не нравится. Всю дорогу мне смотреть было реально и не на что. А тут пригороды самого Санкт-Петербурга! Любопытно. Да и вообще…
Что видели машущие руками – мне было не совсем понятно. Вам приходилось ездить зимой в советском автобусе или, к примеру, в трамвае? Когда изморозь на стекле в несколько миллиметров (а то и в сантиметр) толщиной? Когда пассажиры не видят ничего, кроме белого матового слоя льда и снега? Счастливчики у стекла дышали на монеты и прикладывали их ко льду окон. И радовались, что в ледяном мареве образовалась дырочка размером с пятак, через которую можно что-то разглядеть. Дырочка во внешний мир. Кружок, с отпечатком монеты на льду стекла, который быстро покрывается инеем прямо на глазах. Хочешь посмотреть? Дыши и прикладывай монету.
Дыши и прикладывай. Раз за разом.
Моя поездка мало чем отличалась от советского трамвая. Разве что тем, что я был не в трамвае. Да, и у нас тут было чуть теплее. Было какое-то подобие печки для согрева ног, были грелки под мягкое место, нас, в конце концов, встречали, а не просто мы скакали через половину Европы. Но толком рассмотреть что-либо за окном было непросто.
Я тут вообще странный персонаж.
Вот кто я?
Внук Петра Великого? Да, но это не титул, не чин и не должность.
Наследник престола Всероссийского? В теории – может быть, скорее да, чем нет, но в реальности ничего подобного. Официально я тут лишь гость Елизаветы Петровны. Даже в чем-то ее августейший собрат. Монарх суверенного герцогства. Практически такой же государь, как и любой другой коронованный властитель.
Особый гость.
Очень важный гость.
Возможно, имеющий право на престол Всероссийский больше, чем сама Елизавета Петровна (тут как посмотреть), точно нужный тетушке, как легитимизация ее власти и прав на корону. Но в реальности повязанный с ней точно так же, как и она со мной. Иван Третий – все еще император Всероссийский. Можно с этим спорить, но власть Елизаветы Петровны опирается сугубо на силу, а не на право.
Император (пусть и малолетний) Иван Третий в своем праве. А мы с Елизаветой тут так, подышать вышли. Насколько я знаю, Елизавета так и не решилась его придушить. В моей истории это прикажет сделать только Екатерина Великая – моя (не дай бог) жена.
Иван Третий. Двадцать с лишним лет страшной жизни в заточении. Русский вариант «Человека в железной маске» Александра