Концепция лица
Во взаимоотношениях китайцев преобладала форма над содержанием. Конфуцианство, воздействуя на сознание многих поколений китайцев, акцентировало основное внимание не на внутреннем состоянии и чувствах человека в каждом конкретном случае, а на том, что ты обязан говорить и как действовать в данной ситуации, если она сложилась в соответствии с тем местом, которое ты занимаешь в социальной иерархии и характерными для неё нормами поведения. Эта особенность поведения китайцев была связана с так называемой «концепцией лица», ещё одной психологической характеристикой нации.
«Потерять лицо» – специфически китайский термин – означало сознаться в своей неправоте, утратить честь, чего китаец никогда не сделает даже при очевидной от этого выгоде.
Для того чтобы иметь хотя бы самое несовершенное представление о том, что понимается под словом «лицо», следовало принять во внимание тот факт, что китайцы как раса обладали сильным драматическим инстинктом, пояснял Смит. Театр можно было назвать почти единственным китайским национальным развлечением, и китайцы питали к театральным представлениям такую же страсть, которая отмечалась у англичан к атлетическим играм или же у испанцев к бою быков. Достаточно было самого ничтожного повода, чтобы китаец мнил себя в роли драматического актёра. Осанка его принимала театральный вид, он бросался на колени, падал ниц и бил головой о землю при таких обстоятельствах, которые в глазах обитателей Запада делали подобные действия излишними, чтобы не сказать смешными. Китаец думал театральными терминами. Но при этом всегда следовало помнить, что все это не имело никакого реального значения. Вопрос никогда не касался фактов, а всегда лишь формы.
Совершать надлежащим образом подобные действия при всех вообще возможных сложных обстоятельствах жизни значило иметь «лицо»; не соблюдать их, не знать их или же совершить ошибку при совершении этих действий значило «терять лицо». «Лицо» оказывалось ключом к сложному замку, соединявшему в своих пружинах многие из важнейших характерных черт китайцев. Необходимо прибавить, что принципы, регулировавшие само «лицо», и достижение его часто были совершенно недоступны пониманию европейца, постоянно забывавшего о театральном элементе и ударявшегося в безразличную область фактов.
Сознаться в каком-нибудь проступке значило «потерять лицо», поэтому, чтобы «спасти лицо», надо было непременно отрицать факт проступка, несмотря на всю его очевидность.
Но слово «лицо» не обозначало в Китае просто одну только переднюю часть головы. Оно являлось очень сложным термином, выражавшим множество понятий – больше, чем иностранцы были в состоянии описать или, быть может, даже понять.
Поэтому реакция китайцев на то или иное событие отвечала ожидаемым от них действиям со стороны окружающих; в их поведении прослеживались определённая искусственность и стремление «достойно» выглядеть.
«Уничтожить оппонента – не значит доказать его вину, – гласит китайская мудрость. – Надо заставить его „потерять лицо“». И если враг переживёт позор отречения, все равно от кого (близких людей, вождей и т. д.) или от чего (взглядов, идей и т. д.), с ним тогда можно будет делать всё, что угодно. Полицейские гоминьдановского режима, арестовывавшие коммунистов, как правило, предлагали им выбор: или смерть, или публичное отречение. И отпускали пленника, если тот выбирал последнее (не важно, какому физическому воздействию он до этого подвергался). Обычно отречению сопутствовало предательство своих бывших товарищей (хотя, по сути, отречение и есть предательство). Однако не только предательство важно было для китайской полиции, а «потеря лица» арестованным. Многих раскаявшихся коммунистов даже брали затем на работу, более того – поручали им исключительно ответственные посты. Все знали: опозоривший себя человек будет преданно служить тому, кто заставил его «потерять лицо».
Председатель хунаньского провинциального правительства и одновременно командир 4-го корпуса НРА Хэ Цзянь в августе 1930 г., после того как части Красной армии оставили Чаншу, издал приказ об аресте Ян Кайхуэй, жены Мао Цзэдуна. За её голову была назначена награда в 1000 юаней, и в октябре она оказалась за решёткой. Вместе с Ян арестовали её старшего восьмилетнего сына и преданную семье Мао няню. Хэ Цзянь требовал от Ян Кайхуэй только одного: отречься от мужа. Если бы жена Мао сделала это публично, считал Хэ Цзянь, многие китайские коммунисты явились бы в полицию с повинной. Но она отказалась предать близкого ей человека. И тогда Ян Кайхуэй была отдана под суд военного трибунала, несмотря на то, что по просьбе матери прошение о её помиловании подписал сам Цай Юаньпэй, бывший ректор Пекинского университета. Суд длился не более десяти минут. Задав несколько формальных вопросов, судья обмакнул кисточку для письма в красную тушь, сделал пометку на протоколе допроса и швырнул его на пол: так в китайских судах объявляли о вынесении смертного приговора. Ян Кайхуэй расстреляли на кладбище за северными воротами г. Чанши.
Существовало общепризнанное мнение, что за деньги в Китае можно было сделать всё, что угодно, и купить кого угодно. В общем-то, конечно, замечали разведчики, работавшие в Китае, это соответствовало действительности. В Китае деньги играли гораздо большую роль, чем в других странах, но нужно было знать, что нигде, ни в одной стране не приходилось преодолевать таких трудностей, как в Китае: деньги за агентурную работу надо было дать так, чтобы не уронить при этом «лица» берущего.
Сохранение же «лица» для китайца – это всё. Это гораздо больше, чем понятие «потеря чести» в странах Запада. С этой особенностью китайцев разведчикам необходимо было считаться. Всегда следовало помнить, что китайцы были страшно щепетильны во взаимоотношениях. И нужно было проявить большое умение, такт, а главное – терпение, чтобы убедить китайца взять в первый раз деньги за разведработу, не обидев его. Конечно, это не относилось к проходимцам. От вербовки людей такой категории, как считали некоторые разведчики, работавшие с китайскими агентами, кроме расходов и вреда, ничего другого получить было нельзя. Точка зрения, отнюдь не бесспорная.