В письме из Берлина от 3 июля 1933 г., докладывая о первых результатах «легализации», он писал: «И тогда на первое время останется только опасность, что смогут что-нибудь узнать о моей работе в Китае. А кроме того, я считаю себя хорошо забронированным».
Уже из Токио в письме от 7 января 1934 г. Зорге продолжал возвращаться к шанхайской теме: «Моё положение улучшилось. …В коммерческом отношении стою я тоже очень хорошо. Но тяжёлая опасность грозит мне из Ш[анхая], от моего старого противника. К новому послу я на ближайшее время приглашён и т. д. Ш[анхая] опасность не надо недооценивать, так как связь между здешним и тамошним очень тесная».
И опять о Шанхае в мартовской почте 1934 г.: «… 3. Моё положение здесь пока хорошее. Однако всё разрешится только в течение ближайших недель. В „овчарне“ (Китае. – Авт.) теперь знают, что я нахожусь здесь, и если ещё обо мне будет вонь, то я это через несколько недель узнаю».
Кого же имел в виду Рамзай, говоря о своём «старом противнике»? Здесь можно высказать две версии, так или иначе связанные с членами германской колонии или с людьми, которые тесно соприкасались с немцами в Китае.
Его откровенные и широкие связи и сотрудничество с леворадикальными деятелями были известны в германской колонии, однако это не являлось ещё преступлением. Видимо, Рамзай безрезультатно пытался привлечь к сотрудничеству кого-то из среды в самой колонии или тесно связанного с ней окружения, действовал напрямую и «засветился», и, более того, предстал в глазах некоего искушённого человека шпионом. Из-за этого Зорге постоянно ждал разоблачения от своего «старого противника», которого он, не без оснований, считал своим врагом, а во избежание скандала пытался превратить в друга.
По версии, высказанной Максом Клаузеном, речь шла о германском «профессоре» – германском советнике Хартмане. Майор Вальтер Хартман состоял в качестве военного советника при главном генеральном штабе китайской армии.
Макс Клаузен в своём «Отчёте и объяснениях по моей нелегальной деятельности в пользу СССР» от 1946 г. приводит следующий случай, подчёркивавший степень обострённости отношений между Рихардом и Хартманом: «Однажды летом 1931 г. РИХАРД приказал мне пообедать с ним в ресторане Фьюттерер на Суйчжоу. Там он показал мне одного немца по имени ХАРТМАН [HARTMANN] (советник при генерале Чан Кай-ши). РИХАРД был приглашён этим человеком в качестве сопровождающего. РИХАРД не хотел ехать с этим человеком, так как он считал, что ХАРТМАН знает о нём слишком много. Он сказал мне: „Если со мной что-нибудь случится, вы будете знать, кто виноват“. Позднее он говорил мне, что ХАРТМАН хотел убить его, он всё время держал руку в кармане, выжидая случая. Но РИХАРД был неглуп, он поступил так же, как и ХАРТМАН. Позднее, как говорил мне РИХАРД, они подружились. Это, конечно, была только личная дружба. От этого человека РИХАРД [впоследствии] доставал много ценной информации».
Насколько это следует из переписки с Центром самого Зорге, речь могла идти или о бароне Жираре де Сукантоне, белогвардейце, приближенном к атаману Семёнову, или о находившимся с ним в близких отношениях германском инструкторе поручике Мёлленхофе (Moellenhof). «№ 10 (барон Жирар де Сукантон. – Авт.), – давал Зорге характеристику в февральской почте № 7 1932 г., – является ещё более умным из здешних проходимцев, но и самым опасным. Он почти целиком мне доверяет, и я устно почти что всё узнаю, о чём эти люди думают и надеются, а иногда и что они сделают. Всё же я ещё не могу рискнуть прямо попросить материалов. Он мог бы быть относительно более чистоплотным человеком, так что при этом мы могли бы очень тяжело провалиться. Он чрезвычайно нас ненавидит и ни одной секунды не задумался бы над тем, чтобы выдать нас соответствующим органам или лично пристрелить. Кроме того, он теснейшим образом связан с № 11 (поручик Мёлленхоф. – Авт.). И каждая неосторожность в отношении него закрыла бы для нас важный своими информациями источник. На 11 (так в оригинале, исправлено карандашом на 10. – Авт.) можно было бы воздействовать деньгами, но он убеждённый фашист, и если здесь можно что-либо поделать деньгами, то только такими суммами, которые мы не можем или не захотим заплатить. В отношении информации я всё из него выжимаю. В отношении материалов, как я уже сказал, значительно лучше и безопаснее работать через переводчиков. Во всем этом деле, в особенности с 10 и 11, мне очень мешает то, что я живу открыто и постепенно везде становлюсь известным. Одно неправильное слово, и всё погибло. 10 и 11 связаны с 56 (Семёнов. – Авт.), и мы уже сообщали о попытке получить материал, но суммы были слишком велики и неуверенность слишком большая».
Однако в среде своих знакомых «профессоров» Рамзай отмечал, что «в особенности, моим ближайшим знакомым является № 11» – Мёлленхоф.
Несколько месяцев спустя Рамзай в очередной почте повторил свою оценку №№ 10 и 11:
«№ 10. Белогвардеец. Ярый противник большевиков. С резидентом имеет тесные дружественные отношения, поскольку не подозревает его. В противном случае провалит немедленно. Из разговоров с ним резидент черпает довольно ценную информацию, но только устно. № 10, в свою очередь, тесно связан с источником.
№ 11. Это ценный источник, но также опасен, как и № 10. Малейшая неосторожность со стороны резидента, и он так же, как № 10, способен провалить всё. Оба источника, №№ 10 и 11, связаны с семёновцами и связаны также с источником № 56».
Странно, но Зорге в своих опасениях совершенно не упоминает о том, что на него могла упасть тень после провала «Шерифа», о чём он докладывал в Центр.
Провалы японских агентов вообще обходятся стороной и самим «Рамзаем», и последовавшим за ним руководством шанхайской резидентуры, и Центром. Никакого упоминания о возможных последствиях провалов японских агентов. Объяснялось это, судя по всему, уверенностью в надёжности японских агентов: как-никак было арестовано два японских агента, а третий выслан на родину, но ни один не выдал своих связей с шанхайской резидентурой.
Рихард Зорге в качестве нелегального резидента допустил целый ряд ошибок, как в организационном плане, так и в части нарушения правил конспирации.
Так, Зорге проявлял полное, на грани бесконтрольного, доверие к агентам-групповодам в деле подбора, вербовки и руководства агентурой. В результате чего он не имел окончательной картины состояния агентурной сети. С другой стороны, его поведение оправдывала вера в своих китайских помощников, а также нахождение самих агентов за многие сотни километров от Шанхая. Такое положение вещей делало невозможным, в подавляющем большинстве случаев, организацию личного контроля