Из содержания письма никак не следовало, что курьерская связь с советскими районами «постоянно улучшалась».
А «Фрейлих» – «Клайнс» продолжали предпринимать попытки выбраться из Шанхая в советские районы Китая.
«Едем на днях, – писал Берзину в уже цитируемом письме Гайлис. – Как будто ничего, всё, что можно было сделать в целях конспирации, – сделано. Едем попами. Роль очень незавидная, но она обеспечит успех. Усиленно изучаем приёмы обращения с божественными принадлежностями, приходится учиться произносить проповедь и всё, что с этим связано. Бумаги есть. Едет с нами товарищ-китаец (раньше был попом, сейчас член партии). Китайца пришлём обратно для возможного сопровождения других, если пришлёте их. При благоприятном ходе этого дела дней через 20 можем быть в Цзянси, т. е. в самый нужный момент».
24 февраля 1931 года радистом «Рамзая» была отправлена телеграмма, адресованная «Старику» (Берзину) и «Михаилу» (Пятницкому):
«Есть возможность переброски Фрейлиха и Клайнса под видом миссионеров с соответствующими липами и в сопровождении китайского миссионера, теперь коммуниста. Налицо большой риск. Срочите немедленно, следует ли рисковать и использовать эту пока единственную возможность».
Спустя четыре дня «Фрейлиху» в копии Дальбюро пришла телеграмма: «Проезд в соврайон в нынешних условиях не разрешается. Старик и Большой дом».
В этот же день, 28 февраля, ещё до получения запрета Москвы, с согласия «здешнего филиала» (Дальбюро ИККИ) и с санкции «главного руководства местной фирмы» (Политбюро ЦК КПК) была предпринята попытка «на японском пароходе отправиться на Юго-Запад, а оттуда дальше» с тем, чтобы с помощью сопровождавших «гидов», выступавших в качестве слуг, достичь намеченного пункта. Однако попытка сорвалась. Прибыв на пароход, «Фрейлих» и «Клайнс» подверглись обстоятельному расспросу со стороны капитана и ещё одного японца, представившегося работником японского посольства, на предмет, кто они такие, цели их поездки и кто сопровождавшие их люди. В завершение разговора несостоявшимся путешественникам были показаны анкеты, которые вместо них заполнялись китайцами и где была указана фамилия «секретаря того общества», которое они якобы представляли. Как выяснилось, капитан сделал запрос в «это общество» и получил отрицательный ответ – ни Гайлиса, ни Малышева, ни сопровождавших их китайцев секретарь не знал. Никакие уговоры, никакие заверения, что это недоразумение, на капитана не подействовали. Пришлось возвращаться на берег.
Оказалось, что существовала договорённость с хозяином «учреждения», которое они «представляли», а запрос попал к секретарю, оказавшемуся не в курсе дела.
«Самое скверное из всего этого то, – писал в письме Берзину Гайлис, – что не только не удалось поехать, но что запачканы и наши сапоги (паспорта. – Авт.) и что мы должны здесь сидеть без сапог».
Самое скверное было не в том, что не удалось поехать, и не в том, что были «запачканы сапоги», а то, что они попали под «колпак» японской контрразведки.
Дальбюро в эти месяцы вело активную работу, оказывая существенную помощь и содействие китайской (и не только китайской) компартии в партийном и военном строительстве.
Существенная часть шифрпереписки Дальбюро шла через резидентуру Зорге.
Заседания Дальбюро ИККИ проводились каждую неделю для решения плановых и оперативных вопросов. В период работы IV Пленума ЦК КПК собирались почти ежедневно.
На собраниях Дальбюро присутствовало до 11 человек, в том числе П. А. Миф, А. Ю. Гайлис, В. П. Малышев, И. А. Рыльский («Остен»), представитель Профинтерна С. Л. Столяр («Леон»), «мопровец» Джеймс Дольсен [17], два новых «тосовца» (сотрудники Тихоокеанского секретариата профсоюзов) – Ч. Крумбейн [18] и М. Каул [19] (направлены на работу в Шанхай по решению Политкомиссии Политсекретариата ИККИ от 23 декабря 1930 г.) и Я. М. Рудник.
Члены Дальбюро встречались до четырёх раз в неделю с разными членами ПБ КПК. Кроме того, «комсомолец» (представитель КИМа Г. М. Беспалов) и «профсоюзники» проводили встречи со своими китайскими товарищами. Состоялось несколько встреч с руководителями женского движения. Регулярно (раз в неделю) представитель бюро встречался с заведующим Агитпропа и редактором органа ЦК КПК, а также с заведующим Орготделом. И это ещё не всё – выделенный от Дальбюро представитель встречался еженедельно с руководителем Шанхайской организации КПК. Периодически проводились также встречи с работниками «военки» (Военной комиссии) и с большинством приезжавших из советских районов. Постоянно происходили встречи с «формозцем» (жителем Тайваня), японцем, корейцем, малайцем, соответственно выделенными членами бюро.
При такой интенсивности встреч, взаимных контактов людей разных национальностей, среди которых далеко не все имели навыки конспиративной работы, провал был только вопросом времени. Он мог прийти и со стороны китайской компартии.
Причём провал одного руководящего работника затронул бы всех, от членов Дальбюро до руководства ЦК КПК. Сама по себе работа в таком ритме, продолжавшаяся многие месяцы с бездумным пренебрежением требований конспирации, могла объясняться только теми тепличными условиями для подпольной деятельности, которые существовали в Шанхае на территориях международного сеттльмента и французской концессии.
В середине марта Гайлис сообщил Берзину, что работавший в Кантоне китайский коммунист «Калугин» – Хуан Дихун предал местных друзей и сообщил о бюро и что «его письма читал Чан Кайши». «Калугин» окончил военную школу Вампу и Коммунистический университет трудящихся Китая им. Сунь Ятсена в Москве. «Здесь же», в Китае, он начал учиться в Военной академии, из которой был отчислен в ходе проведённой «чистки» в 1930 г.
По решению Дальбюро Гайлис встретился с Хуан Дихун и удостоверился в его предательстве. Целесообразность такого шага, явившегося следствием коллегиального решения, вызывает большие сомнения. Слежки за собой, утверждал Гайлис, пока не замечал. «Пока», если вообще он мог выявить слежку. И даже тот факт, что после провала поездки в советский район он и его спутники перестали выходить днём на улицу, не менял положения вещей.
22 марта последовала реакция Центра. В связи с провокацией «Калугина» «хозяин» (видимо, И. В. Сталин. – Авт.) и «Михаил» (И. А. Пятницкий. – Авт.) считали необходимым Гайлису и Мифу прекратить работу максимально и, если нужно, совсем прервать всякие связи, отсидеться до возможного выезда. Окончательное решение о выезде должно было поступить дополнительно.
В письме Дальбюро в Исполком Коминтерна от 28 марта 1931 г. Миф вынужден был признать, что «…день ото дня работа становится всё труднее. Много людей знает о нас».
30 марта в Политкомиссию Политсекретариата ИККИ поступила через Зорге телеграмма, в которой сообщалось, что Дальбюро стоит перед опасностью новых предательств. В этой связи дальнейшее пребывание Гайлиса и Мифа было чрезвычайно опасным. Поэтому запрашивалось разрешение на отъезд, который по техническим причинам должен был состояться не позднее 20 апреля. Предполагался отъезд и других членов бюро. В Шанхае планировали оставить только двух его членов – И. А. Рыльского и Ч. Крумбейна.
Вопрос отзыва Гайлиса и Мифа, однако, не был в компетенции руководства Коминтерна. 2 апреля И. А. Пятницкий направил копию телеграммы