— Выбирай меня.
— Я выбираю себя, — отвечаю. — И тех, кто не бросает и не возвращается «для сюжета». Тех, кто остаётся, когда страшно, и молчит вместе со мной на кухне, когда слов нет.
Он зажмуривается на секунду, как от рези. Открывает глаза.
— Я не жил. Я существовал. Работа, встречи, камеры — всё как в аквариуме. Вика, я правда каждый день думал: «Как ты?» Хотел написать — и не мог. Стыдно. И страшно. Когда узнал про ремиссию — сел в машине и рыдал. А потом понял: я хочу быть с тобой не из жалости и не из страха. Я хочу быть, потому что иначе это не жизнь. Я… люблю тебя. Всегда любил. Я каждый день писал дочери, звонил ей и иногда она отвечала, пусть однословно, но отвечала.
Слово «люблю» падает тихо, без фанфар. Раньше от него бы заломило грудь. Теперь — просто тепло где-то в районе ключиц. Не больше. Не меньше.
— Любовь — это не «снимай кольцо», — тихо говорю. — И не «люди любят истории про прощение». Любовь — это суп в одиннадцать вечера и плед в два. Это сидеть в коридоре онкоцентра и считать вместе, сколько осталось на капельнице. Это отвечать на «я боюсь» — «я тоже, но я рядом». Ты этого не сделал. Тогда. Когда было нужно.
Он закрывает лицо ладонями, потом опускает их. Голос осип:
— Я виноват. И я заплачу любую цену. Только скажи, что есть шанс.
Я беру один из простых цветков из вазы. Кручу в пальцах. Смотрю на него. И понимаю, что не злюсь. И что люблю его уже по-другому: как прошлое, которое научило меня ходить даже, когда шторм.
— Шанса «как раньше» нет, — говорю. — И «сначала» — тоже нет. Есть мы как родители Леры. Есть твоё «прости», которое я слышу. Есть моё «спасибо» за правду. И есть моя жизнь, которую я только что заново получила.
Он долго молчит. Потом кивает. Встаёт. Пальто на руку.
— Я… если что, если тебе что-то потребуется… — он запинается, — я рядом. Позвони.
Смотрит в глаза: — И прости. За всё.
— Живи дальше Тимур, — говорю. — И не вешай на чужие плечи свой страх.
Он кивает ещё раз. На пороге оборачивается:
— Я правда думал о тебе каждый день.
— А я — о себе, — отвечаю.
Дверь закрывается тихо. Я стою в коридоре, дышу.
Ставлю воду на гречку. Включаю музыку.
Внутри горит в области сердца. Он испугался, просто испугался и бросил меня, сбежал и вот теперь, по его мнению, я просто должна впустить его обратно и жить дальше.
Смешно.
ГЛАВА 11
ГЛАВА 11
Спустя несколько дней Тимур снова написал: «Можем увидеться? Буквально десять минут».
Я долго смотрела на экран. Потом ответила: «Во дворе. Без букетов».
Вечер был тёплый. Дети мучали свои самокаты, кто-то выносил мусор, где-то звякали банки. Я села на скамейку и ждала. Он пришёл быстро. Усталый. Пальто на сгибе руки. Сел на край, как чужой. Руки сложил, голову опустил.
— Вика, — сказал тихо. — Я… я должен рассказать все. И не умею красиво.
— И не надо, — ответила. — Говори как есть.
Он кивнул. Сделал вдох, будто ныряет.
— Я тебе изменил. Один раз. Тогда. В машине. Я был пьян. Устал. Голова… пустая. Это не оправдание. Это факт. Я сделал глупость. Грязь. А потом не смог прийти и сказать. Я видел тебя с капельницей. Видел, как ты держишься. И у меня просто… — он стукнул кулаком по колену, — не хватило смелости. Я испугался твоих глаз. Испугался, что добью тебя. И… ушёл. Спрятался за работу, за встречи, за этот свой «образ». Сказал тебе гадости, потому что легче было сделать из себя камень, чем признать: я трус и виноват.
Он замолчал. Смотрел на шнурки. Губы дрожали. Я сидела молча и слушала, как стучит кровь в ушах.
— Мне стыдно, — сказал он ещё тише. — Каждый день. Я прокручиваю это — снова и снова. Хотел отмотать. Нельзя. Я сломал нас. Я сломал тебя. И себя тоже. Я не прошу оправдать. Я хочу, чтобы ты знала: я ушёл не потому, что ты «не картинка». Я ушёл, потому что не смог сказать правду и остаться рядом. Я боялся тебя уничтожить этим. И своим страхом потерял.
У меня свело горло. Я уткнулась взглядом в клён — ветки как пальцы, тонкие, держатся. Сказала, стараясь, чтобы голос не сорвался:
— Ты мог прийти и сказать: «Я ошибся». И рассказать все, а после остаться. Рядом. Ты выбрал не меня, ты выбрал себя.
Он кивнул. Глаза покраснели.
— Да. Я не смог. Я правда думал, что, если уйду, не буду давить, не буду мешать. Глупость. Боялся признаться. Боялся смотреть на тебя. Боялся жить с этим рядом с тобой. Я сделал хуже.
Мы сидели и молчали. Я чувствовала, как внутри поднимается волна — не злость. Грусть. Большая, как море. За нас двоих. За то, что когда-то было простым и крепким, а мы не удержали.
— Скажи «прости», — сказала я. — Только без «если», «но», «я был пьян».
Он поднял на меня глаза.
— Прости, Вика. Я предал тебя. Я бросил тебя. Мне стыдно. И больно от того, что я сделал тебе больно. Прости.
Слова легли просто. Я закрыла глаза, вдохнула, выдохнула.
— Спасибо, — сказала. — Теперь хоть понятно, с чем жить дальше.
Он сел ровнее, будто ждал удара, а я его не нанесла. Усмехнулся самой крошечной улыбкой:
— Мне не на что надеяться, да? Я это понимаю. Но всё равно скажу: я люблю тебя. Я не прожил ни дня, не думая о тебе. Хотел написать, не смог. Стыдно. Страшно. Я бы сделал что угодно, чтобы вернуть то, что мы потеряли. Но я знаю — «как раньше» не будет. И это честно.
Я посмотрела на него. На ладони — мозоли, на запястье — след от ремешка, на висках — седина. Мой человек. И уже не мой.
— Любовь — это не слова, — сказала я. — Это когда не уходят. Когда остаются и держат за руку, даже если страшно. Ты не остался. Я — выжила без