Тимур звонит часто. Сначала рано утром: — Как ночь? Не мерзла? Что говорили врачи? Потом днём: — Обед елa? Документы привезти? Вечером обязательно заезжает. Садится на мой стул у окна, рассказывает новости: кого назначили, что обсуждали, в каком дворе обещали поставить горку. Привозит фрукты, зарядку, пауэрбанк, «на всякий». Проверяет, чтобы у меня был интернет, и ругается на покрытие: «Надо им вышку ставить, слова нет».
Он стал говорить тише. И смотреть дольше. Не торопит, не учит. Иногда просто сидит рядом, кладёт ладонь мне на голень — легонько, как дома, когда мы телевизор включали «на фон». Я ловлю себя на том, что мне с ним спокойно. Как будто мы опять в начале, где всё непонятно, но «вместе».
Лера приезжает, когда успевает между парами и съёмками. Приносит кофе без сахара, раскладывает на подоконнике глянец, рассказывает смешное из универа. В один из дней приносит резинку для волос — широкую, синию. — Тебе идёт. И когда отрастут — тоже пойдёт, — говорит уверенно, будто уже видит меня через пару месяцев.
Я учусь маленьким онкоцентровским правилам: всегда иметь воду под рукой; не геройствовать, если хочется лечь; не читать форумы, если настроение и так не в форме. Из больших правил — одно: дышать. Вдох — отсюда видно сосны. Выдох — отсюда видно нас троих: я, Лера, Тимур.
Соседка тётя Галя дарит мне конфету «на удачу», я ей — антибактериальные салфетки. Обмениваемся как новогодними подарками. Она про свою жизнь рассказывает без трагедии: «внуки, грядки, всё вырастет». И я впитываю эту простую интонацию «всё вырастет», как лекарство.
На третий день Тимур приносит маленькую рамку с нашим фото со спасением шарлотки — я в фартуке, он с ложкой. Ставит на тумбочку, поправляет. — Чтобы не больница, а наш угол, — говорит. — Спасибо, — отвечаю. И правда легче.
Иногда он задерживается дольше, чем можно, сидит до отбоя. Я делаю вид, что сплю, а он шепчет Лере в коридоре: «Завтра ещё заеду». Лера отвечает: «Я тоже». Они оба думают, что я не слышу. Слышу. И прячу улыбку в подушку.
Ночью я просыпаюсь от тишины. У онкоцентра особая тишина — плотная, без городского гула. Поворачиваю голову на бок, смотрю на рамку с фото. И думаю, как странно устроено время: ещё неделю назад — вилла, смех, тосты, а сейчас — белые стены и план на лечение. И всё равно это одна и та же жизнь. Не «до» и «после». Просто «идём».
Четвёртый вечер. Тимур приходит уставший, снимает пиджак, кладёт на спинку стула. — Сегодня рано уеду, совещание утром, — виновато. — Езжай, — говорю. — Я не одна. Он улыбается: понимает, что «не одна» — это не про палату. Про нас.
Перед уходом целует в лоб: — Завтра с утра снова буду. — Я знаю, — отвечаю.
Дверь закрывается. Я остаюсь с соснами, лампой и тихим пиканьем под потолком. Открываю блокнот и пишу три строки, как отчёт самой себе:
«День четвёртый. Приезжали: Лида, Наташа, Марина. Звонил и был: Т. Ели по четверти яблока. Дышали. Держались».
Ставлю точку. И снова смотрю в окно. Там темнеет, и шоссе светится как нитка. Держусь за эту нитку взглядом — и за мысль, которая помогает лучше любой таблетки: я не одна. И мы идём.
ГЛАВА 4
ГЛАВА 4
Меня выписали «под наблюдение». Дом — это сразу тишина другая: чайник, кот у соседей за стеной вечно орущий так, словно его убивают, наши кружки. Я расправляю плед на диване, сортирую таблетки по дням в пластиковый органайзер — понедельник, вторник… Смешно: жизнь теперь помещается в семь маленьких ячеек.
Утром — онкоцентр, анализы, короткий осмотр. Днём — домой, суп, сон. Вечером — прогулка до магазина и обратно. Сил как на батарейке: делаю два дела — и всё, красная лампочка.
Тимур первое время заскакивал каждый день. Привозит продукты, ругается на парковку, ворчит, что «в регистратуре бардак». Садится на край кровати, гладит по плечу. Но телефон у него всё чаще лежит экраном вниз. Звонит — он выходит на лестницу. Возвращается — улыбается, но глаза уставшие. Я не лезу. У него теперь работа другая: совещания, встречи, какие-то «узкие места» и «согласования».
— Как ты? — спрашивает на бегу.
— Нормально. По плану.
— Молодец.
В один из дней он приходит домой поздно. Пахнет офисом и его любимым парфюмом — тем самым «для особых встреч». Снимает пиджак, долго молчит в кухне, смотрит в окно. Я режу яблоко.
— Сложный день? — спрашиваю.
— Обычный, — отвечает коротко. — Голова гудит.
Ложится спать без телевизора, телефон на тумбочке снова экраном вниз. Ночью вскакивает — пишет кому-то сообщение. Я делаю вид, что не вижу. Сама просыпаюсь от жажды, пью воду и снова засыпаю.
Лера ездит между учёбой, съёмками домой. Привозит мне из аптеки лосьон «чтобы кожа не сохла», варит овсянку, ворчит, когда я пытаюсь что-то делать по дому.
— Мама, ты сейчас не герой. Ты пациент, — её любимая фраза последних дней.
— Пациент тоже человек, — бурчу я и сажусь. Сил размахивать веником всё равно нет.
В онкоцентре мне ставят первый курс «химии». Бюрократия, капельница, стул у окна. Медсестра шутит: «Будем делать вас ещё красивее». Я улыбаюсь. Возвращаюсь домой ватная, сплю почти до вечера. Тимур приносит суп из ресторанчика недалеко от дома, стоит над душой, пока я ем три ложки.
— Давай на выходных выберемся куда-нибудь? — предлагает.
— Давай просто в парк, — прошу.
— Посмотрим, — говорит и смотрит на часы.
Он действительно занят. Телефон звонит даже в душе, он отвечает, заворачиваясь в полотенце, шепчет: «Да, подключим», «нет, так нельзя», «перекиньте на меня». Когда он не говорит, он пишет. Когда не пишет — листает. Я не ревную к телефону, я считаю минуты, пока у меня не начнётся следующая капельница.
В пятницу он приходит оживлённый:
— Вика, в субботу важный приём. Большие люди, фонд, партнёрки. Нужно быть. Очень нужно.
— Хорошо, — говорю. — Я закажу себе платье. Чтобы не ездить в бутики, привезут на примерку. Что скажешь, графит или тёмно-синий?
Смеюсь: — Не переживай, каблуки брать не буду.
Он замолкает, подбирает слова, словно осколки.
— Вика… не стоит. Ты не идёшь со мной.
— В смысле? — не сразу понимаю. —