— Ты так рождаешь преданность в людях, — прошамкал Ил, который все же начинал что-то понимать. — Ты заигрываешь с ними, но и ты, и они знают, что все это неправда. Знают, но любят тебя за это.
— Конечно, — кивнул я. — Можно было бы раздать им по кошелю серебра, и они любили бы меня еще больше. Но так моя казна быстро разорится. Этот способ куда проще, и он не стоит мне ни драхмы.
— Я понял, — кивнул мальчишка. — Что у нас будет сейчас?
— Стрельба из лука, — усмехнулся я. — В пешем строю и с коня.
— Это я умею, — кивнул Ил. — Дедушка и дядя Элим научили.
Дедушка, ишь ты… — подумал я. — А вдруг и правда из него толк выйдет. Хорошо бы, тогда не придется включать план Б.
* * *
Ванакс един в двух ипостасях. Он и государь-воин, и главный жрец всех богов. Так заведено в нашей половине мира. Вот потому-то я лично стою перед статуей Сераписа и разжигаю жертвенник. Сегодня все идет не по плану. Первый день нового года должен был быть посвящен молитвам и размышлениям о добродетели, но мне пришлось продлить праздничную неделю, потому что кое-кто испортил выходной собственным сестрам. Впрочем, этот кто-то сегодня ведет себя идеально. Он двигается, словно робот, безупречно совершая положенные действия, а его лицо своей дурацкой торжественностью напоминает мне регистратора ЗАГСа. Ил помогает мне совершать жертвоприношения, и он относится к этому занятию поразительно серьезно для пацана. Он просто упивается своей ролью.
Многотысячная толпа запрудила площадь, жадно разглядывая мраморную статую юноши, держащего в руках ленту Мёбиуса, символ бесконечности любого пути. Кажется, эти люди даже не дышат. Впрочем, сегодня здесь народу куда меньше, чем обычно, ведь карусели все еще работают. Столб огненной вспышки возвестил, что жертвы были приняты благосклонно, и я отошел от каменной чаши, из которой отчетливо потянуло горелым мясом. Баранье бедро пойдет богу, а остальное — его служителям. Таков обычай. Я омыл руки, поприветствовал напоследок толпу и сел в колесницу.
Голландия, — почему-то царапнуло меня неожиданное воспоминание. — До чего же на Амстердам похоже! Богатые дома, теснящиеся вокруг площади Великой Матери, напоминают лубочную Европу. Вытянутые вверх, в три этажа, они тесно жмутся боками друг к другу. Еще недавно все дома в Энгоми были желто-серыми, потом их начали штукатурить и белить, а теперь вот я вижу один, цвета охры, а рядом с ним — ярко-синий, покрашенный пигментом, привезенным из Египта. Елки-палки! Ведь это совершенно не античный стиль! Да что же меня угораздило создать?
— Дозволь мне, отец, — почтительно произнес Ил, показав на поводья, и я качнул головой в знак согласия.
Мы прибыли сюда на колеснице и уедем на ней же. Царевич пустил коней шагом, а я стоял позади него, покачиваясь на стыках каменных плит. Он хорошо обращается с лошадьми, да и стреляет из лука неплохо. Дед не напрасно потратил на него столько лет. Может, зря я с ним так… Может, у мальчишки еще есть шанс?
— Сегодня я доволен тобой, сын, — сказал я, когда колесница остановилась у ворот дворца.
— Правда? — Ил даже рот раскрыл, а на лице его появилась счастливая улыбка. Кажется, он по-настоящему рад, и у меня даже в груди потеплело.
— Ты все отлично сделал, — серьезно сказал я, потрепав его по вихрастой голове. — Жертвоприношения — это важнейший долг ванакса. Ведь именно он связывает людей и богов.
— Связывает людей и богов… — прошептал Ил. — Ну, конечно же…
Он так и остался стоять, переваривая эту несложную истину, а я пошел внутрь. Встреча с собственной женой, к которой я готовился не менее тщательно, чем к переговорам с соседним царем, начнется вот-вот. Я позвал не только Креусу, Кассандра подойдет тоже. Казалось бы, ну что напрягаться? Дикие времена на дворе стоят, Бронзовый век как никак. Дал леща, поставил на место зарвавшуюся бабу, и наслаждайся приливом тестостерона к набухшим гениталиям. Но нет! Не все так просто. Тут у женщин прав и власти куда больше, чем в Античности и, уж тем более, в каком-нибудь просвещенном восемнадцатом веке. Женщины у нас отнюдь не рабыни, хоть и величают мужа господином. Они владеют собственным имуществом, ведут торговлю, свободно покупают, продают и наследуют. У цариц хеттов даже своя отдельная канцелярия была, и своя дипломатическая переписка. Я у себя, конечно же, такого не допустил. Мне еще не хватало под боком второй царицы Пудухепы, которая хамила в письменном виде самому Рамзесу II. Мы всей кафедрой хохотали, когда читали. На редкость ядовитая была баба.
Но, тем не менее, моя жена едва не просватала Клеопатру и была при этом в своем праве. Обычай на ее стороне. Ведь девки в царских семьях — это скорее обуза и разменный материал, чем объект любви. Их нужно побыстрее сбыть рук, по возможности решив с помощью свадьбы какой-нибудь щекотливый территориальный вопрос. Водить их на карусели ни один царь из известных мне не станет точно. Никому такое даже в голову не придет.
Единственная ценность в царской семье — это сыновья, будущие воины и защитники. С этого козыря я и зашел, когда дочери царя Приама уселись передо мной, тщательно разложив складки вычурных платьев неведомого здесь фасона. Они недавно узнали, что такое бретельки и декольте, и это обрушило всю модную индустрию. Несколько недель там царила форменная паника. М-да-а… Давно я так не смеялся… Все же чувство юмора у меня отменное. Пропал во мне комик… пропал.
— Ты хотел поговорить, господин мой, — напомнила Креуса, когда молчание уж слишком затянулось.
— Да! — заявил я ей. — Хотел. Скажи, царица, а где сейчас остальные мои дети?
Креуса дернулась, словно от пощечины, на глазах наливаясь пунцовым цветом. Она совершенно растерялась, и было видно, что план разговора, каждое слово которого она оттачивала долгие месяцы, только что разлетелся вдребезги. Собственно, это и был мой план — для начала сломать ее план.
— К…ка…какие дети? — выдавила она из себя, то бледнея, то краснея.
— Ты заботишься обо мне, как и пристало царице, — любезно пояснил я. — Ты присылаешь мне на ночь женщин дворца. Неужели ни одна из них не забеременела? Я в это просто не верю.
— Я… я не знаю… — совершенно растерялась она. —