— Зачем ему это? — вскинула брови Лаодика. — В ваших землях неурожай?
— Нет, госпожа, — ответила Нефрет, — напротив. Очень много зерна везут с Сицилии и из Италии. И оно дешево.
— Вот даже как? — удивилась Лаодика. — Но ведь голода пока нет, и когда он будет, никто не знает. Он делает большие запасы. Но зачем их делать именно сейчас? Он ждет большую войну?
— Я и сама не знаю, — развела руками Нефрет. — Я всего лишь посланник, госпожа. Но он велел сказать, что это очень важно. И последнее. Его царственность передал еще одно сообщение. Про обещание, что давал вам когда-то. Сообщение странное, госпожа. В нем всего одно слово.
— Ну! — с жадным нетерпением посмотрела на нее Лаодика. — Говори! Да, говори же скорее! Что он передал?
— Красная, — чувствуя себя полной дурой, ответила Нефрет. Она ничего не могла понять.
— Вот, значит, как… — задумчиво пробормотала Лаодика, отвернувшись от Нефрет и рассеянно глядя куда-то вдаль. — Не белая, красная. Что же, это ожидаемо. Матушка была права. Пойдем-ка, Нефрет, в мои покои. Хочется в Козла перекинуться. С этими надутыми гордячками нормально не поиграешь, а я так по этой игре соскучилась.
— Как прикажет госпожа, — Нефрет склонила голову и покорно пошла за ней. В ее голове отчаянно билась мысль, которую она никак не могла поймать. Она словно дразнила ее, то давая себя схватить, то снова убегала, смеясь над глупой бабой.
— Белая… Красная… Белая… Красная… — одними губами шептала Нефрет, почти бездумно бросая карту за картой.
И тут, когда догадка пронзила ее, словно молния, она едва не вскрикнула от ужаса. Она поняла, от чего предостерегал ее многоопытный отец. Она все-таки влезла с головой в игры великих. Есть только одна вещь в Стране Возлюбленной, где сочетаются красный и белый цвет. И эта вещь называется па-схемти, двойная корона, венчающая голову сыновей Ра. Господин Моря только что ее устами пообещал своему племяннику Нижнее царство. И по какой-то непонятной причине мнения законного владельца этого самого царства он спрашивать не собирался.
— Четверых вам, гусыни! — завизжала счастливая Лаодика.
— Да, госпожа, — бездумно ответила Нефрет. — Как прикажет госпожа…
Ей уже было все равно.
Глава 19
Год 13 от основания храма. Месяц пятый, Гермаос, богу, покровителю скота и торговцев посвященный. Энгоми.
Глазурованный горшочек, стоявший рядом с печкой, наконец-то стал подавать признаки жизни и многообещающе пованивать. Мука, размешанная в теплой воде, ложечка меда и несколько немытых виноградин, безжалостно раздавленных во имя науки, наконец-то подружились, булькая мелкими пахучими пузырьками. Что именно меня сподвигло сделать хлебопекарные дрожжи, я уже и не помню. Жрал до этого тридцать лет пресную лепешку тире лаваш, и в ус не дул. А тут настоящего хлеба захотелось. И, как говорится, нет препятствий патриотам. Кто мне запретить может?
В первые три дня я с упоением наблюдал, как в горшке поднимается пена и бегут мелкие пузырьки, и как потом пошел сладковатый фруктовый запах. Я понемногу подливал теплую воду и добавлял муку, подкармливая растущие грибы, но потом завоняло так, что я едва не вылил эту дрянь. Впрочем, ученый во мне все-таки победил, и я продолжил кормить живность, которая завелась в горшке, пугая собственную прислугу. Та брезгливо зажимала нос, но вылить горшок не смела, получив самый недвусмысленный приказ. Дней через десять я дождался, когда резкий запах ацетона ушел полностью, а его место занял такой знакомый запах дрожжей. Да и само содержимое горшочка стало густым и тягучим, как домашняя сметана.
— Та-а-к! — с удовлетворением протянул я, повернувшись к собственной жене, относившейся к моим биологическим опытам с явным неодобрением. — Теперь нужно хлеб приготовить.
— Хлеб вот с этим, господин мой? — на всякий случай уточнила Креуса, глядя на чудо прогресса с нескрываемым отвращением. У нее уже прошел токсикоз, но к резким запахам она пока что относилась отрицательно.
— Большую ложку вот этого! — показал я на получившиеся дрожжи. — Размешиваешь в чаше теплой воды и добавляешь чашу муки. Оставляешь в теплом месте на полдня. Как начнет пованивать, значит, готово. Это называется опара. Добавляете ее на ночь в тесто и оставляете ждать. Только тряпицей накрыть не забудьте.
— Зачем ждать? — с тупым недоумением спросила Креуса. — Может, если оно вонять начнет, сразу выбросить? Зачем хорошее тесто портить?
— Надо, — с загадочным видом ответил я. — Когда тесто увеличится в размере вдвое, его нужно будет вымесить хорошенько и сделать из него шар. Потом еще раз поставить в горшок и снова ждать, когда увеличится.
— Да? Оно увеличится? — с сомнением посмотрела на меня Креуса, но больше ничего не сказала. — Хорошо, господин мой. Ты увидишь, что получится.
— Только ты кухарке не говори, что оно увеличится, — таинственным шепотом попросил я, и совершенно сбитая с толку Креуса взмахнула ресницами в знак понимания. Слов у нее в этот момент не нашлось.
Почему я так поступил? Потому что скучно у нас зимой. Я же говорил, чувство юмора у меня просто ураган. Комик столетия, блин.
Следующее утро ознаменовалось протяжным воплем, идущим с направления кухни. В нем отчетливо слышался смертельный ужас человека, увидевшего воплоти даймона Мормо, вылезающего из-под кровати. Ужас раненого охотника, на которого несется голодный лев. Ужас египетского крестьянина, напоровшегося на разъяренного гиппопотама… В общем, кухарка орала так, что я проснулся еще до рассвета.
— Видно, убежало все-таки тесто, — решил я, не найдя другой причины для столь бурного проявления эмоций. — У нас тут народ непривычен к тому, чтобы продукты питания своим ходом передвигались. Испугалась, бедная.
В Энгоми приличные люди ложатся рано, и рано же встают. Огромный дворец, занимающий теперь почти весь акрополь, просыпается с первыми лучами солнца, когда в его ворота везут дрова и продукты. Здесь обитает человек семьсот-восемьсот. Рабы, стража, некоторые вельможи, царская семья. У Кассандры, вся семья которой — две кошки, здесь имеются собственные покои. Она не хочет жить наособицу, считая моих детей своими.