— Новый хлеб к обеду испечь! И булочки для госпожи Кассандры.
— Слушаюсь, господин, — поклонился тот.
Несколько часов воинских упражнений — штука, не только способствующая поддержанию хорошей физической формы, но и изрядно поднимающая аппетит. Потому-то я вошел в столовую, где уже собрались все мои близкие, и где был накрыт стол, в немалом предвкушении. Виновник торжества, пышный каравай, очень похожий на тот, что когда-то пекла моя бабушка, стоял на серебряном блюде прямо посередине стола. А вот когда виночерпий-ойнохоос разрезал его и подал мне, хорошее настроение улетучилось без следа.
— Первый блин комом, — расстроился, получив кусок непропеченного хлеба. — Вот ведь! Одно расстройство! Гадость какая-то вышла.
— Па, а что такое блин? — спросила Клеопатра, которая аккуратно обобрала сыроватые участки, а все остальное слопала с видимым удовольствием.
— Да так, штуковина одна, ничего сложного, — рассеянно ответил я, пробуя те куски, что все-таки пропеклись. — Стакан молока, стакан муки и яйцо. Взбиваешь, наливаешь тонким слоем на раскаленную сковородку и печешь пару минут. Можно в него завернуть что-нибудь, а можно медом намазать. Вкусно. Да, забыл! Нужно чуть маслица в тесто добавить, чтобы к сковороде не липло. А вот хлеб жалко! Надо было предупредить, чтобы сначала печь прокалили как следует.
Оглушительная, липкая тишина, воцарившаяся в столовой, выдернула меня из пучины нахлынувших воспоминаний. Я уж думал, что и не было ТОЙ жизни никогда. Я ведь даже сны про нее видеть перестал. А тут взял и вспомнил рецепт тонких блинчиков, которыми баловал себя иногда по-холостяцки.
— Что? — недоуменно посмотрел я в расширившиеся глаза собственной жены и в глаза Кассандры. Женщины начали переглядываться с самым растерянным видом.
— Да вот, господин мой, — выдавила из себя Креуса, — все пытаюсь вспомнить, когда же я так про свой женский долг забыла, что мой муж сам себе еду готовил. Нет на мне вины, я это точно знаю. Неужели тебя в походах такими яствами потчуют?
— Вот и мне стало интересно, — задумчиво протянула Кассандра, которая разрезала пышную булочку и намазала маслом. Вот булочки как раз пропеклись, они все же поменьше.
— Ну как? — жадно спросила Креуса, которая задумчиво жевала краюху.
— Наше бабье с ума сойдет от зависти, — заявила Кассандра. — Сода с уксусом тоже неплохо разрыхляют тесто, но тут ведь вкус какой.
— Действительно, — согласилась Креуса, намазав маслом вторую половинку и откусив. — Если добавить малость тертого миндаля… — и тут они с сестрой погрузились в кулинарные тонкости совершенно недоступного мне уровня.
— Соус Англез, — вспомнил вдруг я. — Мед, яичные желтки и сливки. Заварной крем. Есть некоторая заморочь при его приготовлении, слишком легко перегреть. Но результат того стоит. Эффективность моей внешней разведки вырастет кратно. Я уверен в том на все сто.
* * *
Что такое талант? Талант — это не поцелуй бога, вовсе нет. Это фанатичная увлеченность, помноженная на упорство и трудолюбие. Главное — это найти то, что человеку станет по-настоящему интересно. Вот мой сын помешан на разных военных машинах. Он ненавидит занятия со щитом, потому как еще довольно слаб. Да и конный лучник он пока что посредственный. Но вот среди артиллеристов равных ему нет. И в первую очередь потому, что количество подходов к баллисте и катапульте у него неограниченное, а число выданных шаров с огненной смесью равняется его успехам в науках. Я даже дышать в его сторону боюсь, видя, как оживает этот высокомерный и нелюдимый мизантроп, вставший на место командира расчета. Он просто изнутри светится, а на всех стрельбах показывает отличные результаты. Пожалуй, лучшие из всех.
Таким вот незатейливым способом Ил понемногу повышает свой авторитет в глазах эвпатридов и простых воинов. Все знают, как он свой трезубец получил. И если бы эта награда была незаслуженной, то мой наследник вызывал бы только жалость и презрение. Сейчас не девятнадцатый век, когда избалованные детишки ехали в действующие части для того, чтобы получить цацку на грудь и потом форсить перед телками на балах. Тут пока что нравы весьма суровы. Все до единого легаты вышли из рядовых воинов, а их сыновья стоят в пехотном строю и жрут кашу из общего котла.
Сегодня я решил побаловать сына и подарить ему новую игрушку. Чо-ко-ну, многозарядный китайский арбалет, рожденный каким-то бессмысленным гением. И вроде бы хорошая штука, но она ни разу не помогла Китаю отбиться от нападения кочевников. Скорострельность ее искупалась малой убойной силой. Монгольские и прочие лучники просто отъезжали немного подальше и засыпали китайскую пехоту стрелами с безопасного расстояния. В армии я эту штуковину вводить не стал, ее ведь даже использовать негде. Единственное применение для него — палить по толпе бродяг, не имеющих щитов, а такие у нас давно закончились. Впрочем, одно применение для него все-таки есть: ребенка порадовать. Вот, мой наследник, едва не визжа от восторга, дергает за рукоять, подавая из деревянного магазина стрелу за стрелой и пуская их в соломенную мишень. Неслыханная для наших времен скорострельность, чудовищная настолько, что даже Абарис, стоящий рядом со мной, задумчиво кусает длинный ус.
— Хорошая штуковина, государь, — прогудел, наконец, мой родственник, получивший высшее воинское звание — стратег.
— Игрушка, — презрительно махнул я рукой. — Пусть мальчишка развлечется. Куда ее применить-то?
— Ополчению из горожан раздавать, — сказал он, наконец. — С ней ведь даже ребенок справится. Правда, я и сам не понимаю, для чего ее раздавать нужно. Только если со стены бить в тех, кто на штурм пойдет. Но я пока даже представить не могу, кто в здравом уме на стены Энгоми полезет. Вокруг нас и армий таких нет. А в бою да, толку от нее немного. Свинцовая пуля куда сильнее и дальше бьет.
— Если сделать помощнее, тогда его можно против тяжелой пехоты использовать. Так ведь нет ее ни у кого, — сказал я и вдруг осекся. Кроме нас, тяжелая пехота есть у египтян. Элитные царские полки и шарданы в бронзовых доспехах. Но ведь мы с ними пока не воюем. Пока…
— На флот сгодится, — сказал после раздумья Абарис. — Там немногие со щитами воюют. Гребцов выбивать — самое милое дело. И купцы тоже возьмут.
— Подумаю, — сказал я, и Абарис, приложив руку к груди, ушел.
Раскрасневшийся Ил, сияющий улыбкой