— Говори уже, — не выдержал я. — Чего мнешься?
— Скажи, отец, — заявил он. — А ты можешь мне несколько мастеров дать?
— Зачем? — не понял я. — И каких мастеров?
— Разных, — порозовел сын. — Я бы кое-что поправил в баллистах наших. Станины трескаются быстро, дерево неудачное подобрано. И прицел они держат плохо. Я много стреляю, куда чаще остальных. Мне и видно больше. Для воинов орудия наши — это божий промысел. Они и помыслить не в состоянии, что там неверно что-то может быть. Для них сама мысль об этом кощунственна. А ведь мы молимся каждый день и обещаем богу, что будем улучшать сделанное нашими отцами. Ты вот сделал, а я улучшить хочу. Прости за дерзость, отец. И еще… Я сам научиться хочу. Своими руками чтобы… Не гневайся… дозволь!
— Ты уверен? — потрясенно смотрел я на него.
— Никто не узнает, клянусь, — от впился в меня умоляющим взглядом. — Я понимаю, что это позор великий для наследника. Но я ведь как лучше хочу. Я некоторые вещи вижу, а объяснить не могу. Самострел вот этот… Дрянь ведь, пустая забава, но если плечи лука побольше сделать, да на повозку его поставить, страшное оружие будет.
— Даже не знаю, — задумался я. — Обычная колесница такое точно не выдержит. Но если подумать… Ладно, сын! Ты получишь все, что захочешь. Мастеров, любое дерево, бронзу, железо. Делай то, что посчитаешь нужным.
— Спасибо!
Елки-палки! Да он же по-настоящему счастлив. Я ведь и не видел его таким никогда. До чего же я был слеп! Ведь у мальчишки заветная мечта была, а никто не хотел этого замечать. Он, зажатый в тисках условностей, неимоверно тяготится своей жизнью. С одной стороны мать, которая долго внушала ему, что он будущий повелитель мира и живой бог, а с другой стороны отец, давящий авторитетом так, что не вздохнуть. А ему просто нравятся машинки, как и многим пацанам. Только в отличие от девяноста девяти процентов его сверстников, у него есть выбор и почти безграничные возможности. Он ведь полнейший интроверт. Ему не нравится человеческое общество. Он устает от общения и долгих разговоров. Для таких, как он, увлечение, требующее тишины и сосредоточенности — лучший подарок.
Тамерлан знал кузнечное дело, Людовик XVI был одним из самых квалифицированных слесарей своего времени. Георг III прекрасно работал на токарном станке. Император Карл V изготавливал часы, а Генрих VIII, когда не рубил головы женам, делал неплохие украшения и писал песни, которые пошли в народ. Шведский король Карл XII разрабатывал новые разновидности мушкетов, а Фридрих Великий лично спроектировал свой дворец Сан-Суси. Про Петра и говорить нечего. Для нашего времени все это, конечно, нонсенс. Царь должен пить с вельможами, охотиться и воевать. Все остальное для него под запретом. Но ведь должен же быть какой-то выход.
— Никто не узнает, отец! — восторженным, щенячьи преданным взглядом смотрел на меня Ил. — Клянусь, я не опозорю тебя.
— Ты ведь жрец Бога-кузнеца, — с самым серьезным видом сказал я. — Как ты можешь отца опозорить! А Гефест у нас не только ремеслу покровительствует, но и мастерам, которые оружие делают. Любое оружие, сын.
— А когда это я жрецом успел стать? — раскрыл он рот.
— Да только что и стал, — стараясь не засмеяться, ответил я. — Я сам проведу посвящение. Вот пообедаем и пойдем в храм. Тот, что в нашем дворце еще при старом царе стоял. Твоя мастерская при нем будет.
Мы поскакали домой. Счастливый Ил даже песенку напевал, чего, положа руку на сердце, за ним отродясь не водилось. А вот я всерьез задумался о создании инженерных частей. Ведь даже у ассирийцев саперы были, а у нас это пока еще в зачатке. Ну чем я хуже… У меня вот и начальник подрастает.
По возвращении в собственный кабинет меня ждал сюрприз. Кассандра стояла у двери, проявляя непривычное для нее нетерпение. Она переминалась с ноги на ногу, расхаживая по немалой приемной, словно тигрица в клетке. Не помню ее такой. И Тарис не помнит. Он удивленно провожает ее взглядом, но не говорит ничего, снова погружаясь в гору бумаг, которые ему подтаскивали помощники из канцелярии.
— Проходи, сестрица, — махнул я рукой и прошел в рабочие покои. — У тебя очень задумчивый вид.
— Было о чем задуматься, — ответила та, усевшись передо мной.
В немалом кабинете распространился легкий, едва уловимый аромат. Розой пахнет. Надо же, у нас и парфюмерия на новый уровень выходит. Мой химик отдал низменную перегонку нефти подмастерьям, а сам экспериментирует со всевозможными лепестками и косточками. Он делает вытяжки, смешивает их с аравийскими смолами, создавая довольно устойчивые ароматы. И от них уже не хочется зажмуриться, как раньше, когда они били по носу, словно кувалдой. Женщины у нас начали пахнуть ненавязчиво, неуловимо и очень приятно. Син-аххэ-эриба, алкоголик-игроман из Вавилона понемногу становится весьма небедным человеком, попутно обогащая податями мою казну. А чтобы он и дальше оставался небедным, я его женил на одной не слишком молодой, не слишком красивой, но зато весьма ответственной женщине. Я-то сам ее никогда не видел. Но так Кассандра сказала, и у меня нет ни одной причины ей не доверять. После блинчиков с заварным кремом мой авторитет в ее глазах улетел куда-то в стратосферу.
— Рассказывай, — подбодрил ее я, видя, что она непривычно долго собирается с мыслями.
— Лаодика передала через Нефрет, — начала она, — что у наших купцов, которые идут через Египет к этому… озеру Чад за слоновой костью и золотом, появились какие-то дела с жрецами Амона. Мы подняли накладные в порту, но там нет никаких следов из Фив. Все как обычно. Или моя сестра ошибается, или занимаются они там совсем не торговлей.
— Ты считаешь, купили их? — задумался я.
— С потрохами, — поморщилась Кассандра. — И даже знаю почему.
— Креуса, — понимающе кивнул я. — Слишком хитрая, но не