— Слушаюсь, государь, — четко ответил тот, кто променял меч и чин командующего конницей на чернильницу и бумаги. — К нашему приезду все будет готово.
Глава 3
Философский диспут — это единственное место на свете, куда никогда и ни при каких обстоятельствах не стоит приходить трезвым. Тем не менее, я эту глупость совершил, и теперь из-за этого страдал. Слушать на сухую треп ученых мужей со свежим дипломом просто выше моих сил. Сын сидит рядом со мной, по своему обыкновению, напоминая статую. Позади меня расположился секретарь Тарис, который жадно впитывает все, что вокруг него происходит. Ему это пока в новинку, а вот я участвую в философских диспутах уже который год. Ученые мужи, они такие. Чуть выпусти их из поля зрения, и они начинают нести какую-то белиберду, порождая совершенно завиральные идеи. А оно мне надо?
У нас тут полнейшая свобода мысли, жестко ограниченная рамками моей воли. А методика мозгового штурма, когда можно нести любой бред, из которого потом пытаются выбрать годные идеи, почти прижилась. Почти — это значит, что драки с применением жреческих посохов случаются сейчас куда реже, чем раньше. Мои ученые мужи взрослеют, причем в прямом смысле. Они все очень молоды.
Все началось согласно заведенному ритуалу. Жрецы Сераписа встали, оправив белоснежные одеяния. Все они лысые, зато носят парики, усвоив эту привычку за время учебы в Египте. Нейтхотеп, ректор Университета и, по совместительству, декан факультета философии, зачитал молитву Серапису.
— Что есть Дао Маат?
— Дао Маат, — хором ответили жрецы, — это наш великий путь! Он есть равновесие в вечном движении!
— В чем наша цель?
— Цель нашего пути — вселенская гармония!
— Как мы пойдем к ней?
— Познавая новое и созидая! Создавай новое так, как солнце рождает день — не ради славы, но ради истинного света.
— Что есть истина?
— Истина — это глубинная суть вещей, очищенная от суетных эмоций. Она словно рыба, прячущаяся в бесконечной реке познания. Найти ее — наша обязанность.
— Как мы будем искать ее?
— Споря и подвергая сомнению то, что считается вечным. Ибо ничего вечного нет.
— Чего мы жаждем и чего мы боимся?
— Мы жаждем перемен к лучшему, и мы боимся остановки на этом пути. Ибо там, где замирает познание, погибает истина. Там останавливается Дао, наш вечный путь. Там умирает священный порядок Маат, уступая место Хаосу.
— Заседание кафедры объявляю открытым, — торжественно произнес Нейтхотеп и уселся в свое кресло. — Тема сегодняшнего диспута, гетайры…
Его речь прервалась кашлем моего секретаря, который, услышав, как эти лысые чудаки друг друга называют, подавился в прямом смысле этого слова. Тарис ведь в гетайрах служил… Он, встретившись с моим свирепым взглядом, виновато отвел глаза и притих.
— Итак, — продолжил ректор, — тема сегодняшнего диспута: символ веры как основа основ. Почтенный Ареохис, прошу вас!
Почтенный мудрец, которому и двадцати лет не было, поднялся и начал пространно излагать что-то, повергая меня в сон. Я мужественно держался, ведь я должен буду ознакомиться с консенсусом, к которому придут ученые философы, и начать задавать умные вопросы, направляя научную мысль в нужном мне направлении. Я как-то раз имел глупость процитировать Декарта: «Мыслю — следовательно, существую», и едва не породил субъективный идеализм. Пришлось потом с большим трудом выруливать, ибо для моих целей это направление философии не только бесполезно, но и даже вредно.
— Отец, — шепнул вдруг Ил. — А что мы вообще здесь делаем?
— Как что? — состроил я страшные глаза. — Явлена воля бога. А эти люди толкуют его слова. Разве не этим ты всегда хотел заниматься?
Судя по всему, он хотел совсем не этого, но ему поневоле придется слушать. Ведь исковерканная мораль Маат, к которой я пытаюсь прикрутить материалистическую философию — это совершенно дикий гибрид, который все еще достаточно уродлив. Результаты работы этих десяти человек пока что весьма скромны. И я бы сказал, что эти люди не отработали даже затраченного на их пропитание ячменя. Но меня устраивает и то, что символ веры каждый подданный Талассии должен будет заучить наизусть. Даже если он не поймет глубинного смысла этих слов, он все равно будет их знать и повторять каждый день.
— Мы предлагаем такой текст, государь, — обратился ко мне Нейтхотеп. — Это молитва, которую каждый подданный должен будет повторять после пробуждения.
— Говори, — устало кивнул я. У меня уже ум за разум заходит от их рассуждений.
— Я чту Маат, священный Порядок, основу жизни, — произнес ректор. — Я чту своего государя, ибо его власть от богов. Я чту высших, ибо они достойны. Я чту предков и улучшаю сделанное ими. Моя добродетель — безупречный труд. Служение — мой священный долг. Я не жду за него награды, но она ждет меня на небесах.
— Согласен, — кивнул я, услышав то, что хотел.
— Не согласен! — раздался голос Ила. В комнате воцарилось напряженное молчание. Я повернул голову к своему наследнику и сказал.
— Я очень рад, что ты не согласен, сын. Это значит, что ты внимательно слушал.
— Вы сказали: Моя добродетель — безупречный труд! — Ил немного покраснел под пристальными взглядами жрецов. — Но это никуда не годится. Для воина или вельможи это звучит оскорбительно. Лучше сказать так: Моя добродетель — это безупречность во всем, что я делаю.
— Превосходно, царственный, — склонился Нейтхотеп. — Это очень глубокая мысль.
— И повторять это нужно не один раз в день, а три, — упрямо посмотрел на них царевич. — На рассвете, в полдень и при отходе ко сну.
На лицах жрецов появилась легкая растерянность, а я с приятным изумлением посмотрел на собственного сына. А ведь он совершенно прав, хотя и сам не знает почему. Когда-то давно я читал исследование Роджера Финка и Родни Старка, где было доказано, что чем строже правила и сильнее запреты, тем устойчивей религиозная группа. Даже если правила эти на первый взгляд бессмысленные, а запреты идиотские. Сказал кто-то в незапамятные времена: не ешь рыбу без чешуи. И все, ни креветок, ни моллюсков, ни даже осетрину нельзя. Может, у человека на осетрину аллергия была, а нормальным людям теперь мучайся. Или на Руси взяли и запретили есть мясо удавленных животных. Бедные крестьяне веками на зайцев силки ставили,