— Стоп, — резко сказал Джувон. — Назад. Еще. Вот!
На секунду, прямо перед тем, как фигура наклонилась над ребенком, экран будто дрогнул и пошли помехи. А потом в уголке вспыхнуло нечто яркое. Обрывок рисунка, всего лишь детские каракули, приклеенные к стене, мигнул и исчез.
— Что это было?
Енчжу замер, потом произнес:
— Это была защита? Одна из тех, что мы видели в тетрадке.
— Не знаю. То есть… дети пытались защищаться?
— Возможно. Похоже, некоторые знали, когда оно приходит. И оставляли… знаки. Правда, это все догадки.
Тем временем существо начало исчезать, но не растворилось в воздухе, а будто влилось в стену, просочившись в щель между бетонных плит. Остался только скользкий налет.
— Надо возвращаться. И теперь точно спуститься в подвал. Проверить вентиляцию. А главное, найти тех, кто рисовал. Похоже, они знают, как спасаться, — сказал Енчжу, откидываясь на спинку стула.
— Еще одно, — добавил Джувон, не отрывая глаз от экрана. — Это существо… надо учитывать, что оно не похоже на духа. Оно… паразит. Мы должны понимать, что с ним делать.
Енчжу кивнул:
— И оно учится. Раньше только пугало. Теперь уже почти дотрагивается. А это значит, что оно по-настоящему голодно.
Глава 4
Утро выдалось каким-то тягучим. Воздух, хоть и кристально чистый, казался густым, как будто пропитанным жаром предстоящего дня. Джувон почти не спал, Енчжу выглядел так, будто вообще провел ночь с открытыми глазами. Впрочем, это было недалеко от истины.
Они добрались до дома Геджина в молчании. Старик встретил их в полосатом халате, с мандарином в зубах и влажным полотенцем на шее. Он вообще расстается с мандаринами?
— Выглядите так, будто увидели мою бывшую, — сказал он вместо приветствия. — Или это просто утро такое?
— Мы видели запись, — хрипло начал Енчжу и сразу сел, как только обнаружил более-менее подходящую поверхность. — Оно появилось.
— В изоляционной, — подтвердил Джувон, опускаясь рядом и протягивая планшет. — Вот, посмотрите.
Геджин только мельком взглянул и тут же отвернулся. Сбросил на пол полотенце, достал из-за пазухи пачку сигарет.
— Вот и пришло. Я так и думал, — сказал он. — Сущность у нас совсем не дух. И даже не призрак.
Он щелкнул зажигалкой. Пламя вспыхнуло, но потом дрогнуло и исчезло. Попробовал еще раз и только тогда закурил.
— Это, детки мои, мокхвагви.
Геджин выдохнул дым. Он был тяжелый, пах чем-то травяным и сладковатым.
— Мокхвагви? — переспросил Джувон, слегка нахмурившись.
— Чернильный пожиратель, — пробормотал Геджин, устало почесав ухо. — Старая мерзость. Древняя, как плесень в забытом храме. Она не была человеком. И не хочет быть. Это тварь, как я уже говорил, паразит. Как гниль, которая просачивается в слабое место. Фу.
— Просачивается в детдом? — уточнил Енчжу.
— Да. Именно туда. Потому что там было… достаточно боли, достаточно одиночества, страха и молчания. А появилось оно из еще более плохого места.
— Как оно действует? — тихо спросил Джувон.
— Сначала слушает. Потом начинает шептать. Потом кормится. Выбирает слабых, птенец, не по силе, а по безмолвию. Тех, кто слишком тих, чтобы звать. Оно особенно любит детские страхи. Маму, которая не приходит. Темноту, где никто не спасет. Голоса, которых нет. Оно приходит ночью. Через тень, подушку, вентиляцию. Даже через гребаную дырку в полу. Иногда оно становится полом.
Енчжу сделал шумный вдох.
Геджин снова затянулся.
— Оно питается памятью, страхом и болью. Причем настоящей болью, о которой боятся говорить. Не просто слезами, а одиночеством, от которого трескается сознание. Оно втягивает… сначала воспоминания, потом ощущение себя как личности. А когда трижды насытится — ребенок становится… пустым.
— Что значит «пустым»? — хрипло спросил Енчжу.
— Значит, его душа уходит в это… в нутро твари. В ее чернильную пасть. Она не мертва, но и не с вами. Ребенок становится как оболочка. Тихий. Пустой. Не плачет, не смеется. Глаза… словно нарисованы. Как на тех рисунках. Пустые.
— Мы видели, — прошептал Джувон. — На тетрадке. Лица без ртов.
— Потому что они не могут говорить. Потому что если скажут — она услышит. И снова придет.
— Может ли это… съесть… убить ребенка? — спросил Енчжу, чуть нахмурившись.
— Да, но это редкость. Такое значит, что тварь совсем конченая.
Геджин замолчал. Потом встал, достал из шкафа старый потертый альбом и бросил на стол. Джувон открыл его. Внутри были вырезки из старых газет, фотографии: расплывчатое изображение некоего здания с припиской «Заброшенный детдом в провинции Кенсан», заметка о массовой потере речи у группы детей, исчезновение нескольких сирот…
Все происходило в разных местах, но у каждой статьи была одна общая черта: в заметках говорилось о «темной тени» или «чернильной фигуре», а рядом всегда была детская изоляция или подвал.
— Оно приходит не просто так. Тут есть правила, — сказал Геджин, стуча пальцем по снимку. — Мокхвагви нельзя прогнать. Оно прячется в структуре. В правилах, в дисциплине. Поэтому и появляется в местах, где молчат и боятся говорить. Где боль — это норма, а жалоба — грех.
— Пэ Тэквон, — прошептал Енчжу. — Он все это знал и прекрасно чувствовал. Поэтому и построил «безупречную систему». Это сразу чувствуется, когда заходишь в «Дом Солнца». Он кормил… это.
— Может, не специально, — пожал плечами Геджин. — А может, и да. Знаешь, что самое страшное? Иногда мокхвагви договаривается с кем-то. Иногда — это воспитатель. Иногда даже директор. Тогда у него появляются «избранные», которых она не тронет. Пока он отдает остальных.
— Ты думаешь, он ее защищает?
— Я думаю, он думает, что контролирует. А на деле просто пешка. Или миска для корма. Частенько те, кто связывается с подобными сущностями, не понимают, что главная в паре именно сущность.
Все трое замолчали на какое-то время.
— Мокхвагви можно остановить? — тихо спросил Джувон.
— Да. Но не изгнанием и не заклятием. Нужно разорвать кормежку. Прекратить поток страха. Или…
— Или? — поднял брови Енчжу.
— Или сделать так, чтобы она насытилась чем-то иным. Но тут сложно. Ее не интересует обычная еда. Только память, эмоции и детская боль.
Геджин медленно перевел взгляд на Джувона.
— Ты ведь тоже