– Поверьте,. Геннадий Васильевич, я не знаю более достойного места для вашего собрания. – негромко, вкрадчиво говорил Грабин, сопровождая свои слова округлыми, убедительными жестами холеных рук. – А здесь… Неужели вы не видите, что здесь попросту пренебрегают трудом всей вашей жизни? Горько, конечно, признаваться, но это так. Увы, нет пророка в своем отечестве…
Егудин, поглаживая бороду, только кивал: «Верно, верно… Именно так». Однако, ни «да», ни «нет» пока не говорил. А Грабин настойчиво продолжал наступление. Он то проливал бальзам на уязвленное купеческое самолюбие, с пафосом именуя его труды «титаническим культурным делом», то заставлял еще и еще раз переживать стрэх за судьбу своей библиотеки: попав в руки «мецената», собрание, мол, будет развеяно по ветру…
И это было далеко не все; у Грабина имелся в запасе крупный козырь.
– Вы знаете, Геннадий Васильевич, что при крупных политических потрясениях (Грабин избегал прямого употребления слова «революция») в первую очередь бывают обречены на гибель культурные ценности. Но это – в худшем случае. В лучшем – вы рискуете лишиться своего собрания, не получив ничего взамен…
Ловкий провокатор знал, куда бить.
– Заверяю, Геннадий Васильевич, – нашептывал он, – в библиотеке конгресса ваше собрание ни в коем случае не будет разрознено. Оно войдет в нее как единое, неделимое целое и составит украшение «славянского зала». На какой бы сумме мы с вами ни сошлись, все равно приобретение вашей библиотеки будет рассматриваться, как ваш личный дар американской нации. Можете быть уверены, что западное просвещение оценит его по достоинству…
Патриотизм просвещенного купца не выдержал испытания долларом.
– Как узнал я, что решился он собрание за границу продать, – взволнованно продолжал Яков Кириллович, – кинулся к нему: «Геннадий Васильевич, говорю, что вы делаете?! Не отдавайте, хотите, на колени стану?…» Куда там! Ведь он с характером был, норовистый и ужас как самолюбив! «Оставь, Яков, не твоего ума дело». Отстранил меня. «Здесь, говорит, не оценили. И не надо! Западное просвещение оценит…»
Библиотеку Егудина упаковали в ящики, погрузили в семь товарных вагонов, и покатилась она без малейшей задержки через всю Сибирь, Европейскую Россию и Германию на причал в Антверпене. Там ее перегрузили на пароход… Егудин выторговал только право оставить себе небольшую часть рукописей, да несколько сот книг, которыми особенно дорожил.
– И много американцы ему заплатили? – поинтересовался Чернобровин.
– Какое! Задарма продал, вовсе задарма – пятьдесят тысяч долларов. Ведь ему самому-то библиотека больше полмиллиона рублей стоила.
– А вы не помните, – спросил в свою очередь Максимов, – были ли в оставшихся рукописях бумаги декабристов?
– Были. На них Геннадий Васильевич совсем случайно наткнулся. Стал как-то разбирать ящик с книжным хламом, что я в Чите купил, потом кличет меня: «Гляди-ка, Яков, вот так находка!»
– Скажите, не было ли среди бумаг завещания декабриста Завалишина?
– Завалишина – старик, наморщась, напряженно пытался освежить что-то в памяти. Потом вздохнул: – Нет, не упомню. Стар стал. Да разве все упомнишь… Может, в музее знают.
Максимов и Чернобровин, поблагодарив старика, уехали.
И уже в своем кабинете полковник досказывал старшему лейтенанту Черлобровину то, о чем не догадывался старый букинист и что являлось истинной подоплекой этой беспрецедентной сделки.
– Я имею еще кое-какие материалы, относящиеся к судьбе егудинской библиотеки. Давайте подведем итоги. Вот описание егудинского собрания на английском и русском языках, составленное господином Грабиным, – Максимов положил на стол монографию, полученную от Гольдман. – Обратите внимание: место издания – Вашингтон, год тысяча девятьсот пятый. Она выпущена еще до приобретения егудинской библиотеки. Значит, там давно уже целились на это собрание. Зачем оно понадобилось им, как по-вашему?
– Культурная ценность? – высказал предположение Чернобровин.
– Как бы не так! Наивно думать, что полномочия и цели господина Грабина исчерпывались интересом к русской литературе и славянским языкам. Сама по себе такая библиотека, продаваемая за бесценок, являлась, конечно, лакомым куском. Но все-таки не в этом соль. Грабин был подослан с другими целями, и о них догадаться нетрудно. Он проговорился об этом в монографии. Вот, читайте на странице тридцать второй: «Библиотека г, Егудина весьма богата книгами по Сибири – путешествиями, сочинениями по истории, археологии и геологии Сибири». Заметьте: «по геологии». А среди рукописей имелись уникальные описания Сибири и омывающих ее морей, там содержались указания на местоположение природных сокровищ, дислокационные документы. Вот что интересовало американскую разведку.
Налицо диверсия, проведенная открыто и безнаказанно. Не было никакой романтики – ни масок, ни потайных ходов, ни револьверов, ни отмычек. Из-за невежества царя и тупости чиновников буквально на глазах… среди бела дня «увели» за границу библиотеку, за которой утвердилась слава «литературной Третьяковки», собрание, представлявшее национальную ценность. Вот вырезка из журнала «Сибирские вопросы». Видите, что писали тогда здравомыслящие люди: «В Америку увезена знаменитая библиотека г. Егудина. Все тяжелые последствия этого станут еще более ясны будущему поколению… Оно оценит этот факт и горьким словом помянет своих отцов».
Да, теперь стало куда «более ясно»… Грабин сдержал слово. Егудинское собрание, попав в одно из крупнейших книгохранилищ мира, где насчитывается 35 миллионов различных печатных изданий, не растворилось в этом океане книг. Вся литература и рукописи, касающиеся Сибири, были тщательно отсортированы, а затем поступили в распоряжение известного рода «специалистов» и «экспертов», чтобы служить самым темным и низким замыслам против нашей Родины. Именно в этом тяжкая сторона совершенного преступления. Вольно или невольно Егудин стал пособником тех, кто точит зубы на богатства сибирской земли. Да что Егудин – само царское правительство за гроши разбазарило русские территории. Вспомните хотя бы историю с продажей Аляски [1].
[1 В 1867 году русские владения в Северной Америке – Аляска и Алеутские острова – были проданы США за смехотворно низкую цену – в 7200 тысяч долларов, т, е. по 5 центов за гектар!]
– Все понятно, Ефим Антонович. Теперь и дело получает новое освещение.
– Безусловно. И Сухорослов становится на свое место. Казалось бы, зачем ему завещание? Он хотя и числился в музее по штатному расписанию «реставратором», но никакой такой работы не выполнял, да и не умел ее делать, а малевал лозунги, таблички. Вряд ли он и подозревал прежде о существовании документа. Зачем же вдруг понадобился ему весь этот «исторический поиск»? Нет, он только пешка, действующая по чужой указке. По моральным данным Сухорослов – находка для врага. А кому именно нужно завещание – догадаться нетрудно, ведь в нем содержатся какие-то ценные данные о Сибири