Я замер, всматриваясь в отпечатки при красном свете лампы. Вот оно. Доказательство. Пусть и не известно, что именно в конверте, но сама ситуация, тайная встреча, передача пакета, говорила сама за себя.
С особой тщательностью я принялся печатать фотографии. Подбирал контрастность, выдержку, чтобы сделать изображение максимально четким. В тишине лаборатории, средь баночек с химикатами, я чувствовал себя алхимиком, добывающим из света и воды в неопровержимые факты.
Когда последний отпечаток лег на сушильную сетку, я наконец выключил красный свет и зажег обычный. Я стоял, глядя на ряд еще влажных, но уже совершенно ясных фотографий. На них был запечатлен момент предательства. Или шпионажа. Или чего-то еще более темного.
Что мне теперь с этим делать? Нести в КГБ? Оставить себе до подходящего момента?
Едва дав снимкам обсохнуть, я снял их и забрал домой, мало ли кто заглянет в фотолабораторию.
* * *
Карман оттягивало, словно я не с не фотографии, а булыжники. Я шел домой, и с каждой минутой тяжесть на душе становилась невыносимее. У отца Метели есть связи, есть власть. А это перспективы, причём очень хорошие. Использовать эту власть можно в благих целях. Нужно быть реалистом. Одна статья в местной газете про возможные ошибки на АЭС вряд ли как-то повлияет на общий вектор истории. Это по сути, что дробинка для слона. Нужно бить сильней, чтобы сместить этот вектор, тем более такой огромный.
И шпион с большими связями может послужить этим толчком вектора.
Та же информация про возможные ошибки при эксплуатации АЭС, поданная через статью в журнале или партийного работника высокого ранга будет выглядеть и восприниматься по-разному.
«Использовать снимки в благих целях, это шантаж или нет?» — этот вопрос бился в висках, как навязчивый ритм.
С одной стороны, да, это чистой воды шантаж. С другой, разве спасение людей не та самая «благая цель», которая оправдывает средства? Но тогда я ничем не лучше системы, которую пытаюсь в этой жизни если не сломать, то хотя бы обойти. Я становлюсь частью этой грязной игры.
Вот ведь черт! Этическая дилемма, будь она неладна.
Мысли путались, и я не заметил, как свернул на свою улицу. И лишь тут, в привычной тишине спального района, почувствовал, что что-то не так. Шестое чувство, натренированное в прошлой жизни на опасных встречах с информаторами, забило тревогу. Ощущение было столь же острым и безошибочным. За мной следят.
Я не стал резко оглядываться. Просто сделал вид, что поправляю шнурки, и бросил беглый взгляд на отражение в витрине продмага. Позади, метров за сто, плавно катила темно-бордовая «Волга». Не черная, что было еще подозрительнее. Старались не выделяться.
«Показалось, — попытался я убедить себя. — Нервы шалят».
Я свернул в следующий переулок, якобы сокращая путь. Через три секунды из-за поворота плавно выплыла знакомая радиаторная решетка.
Холодный пот выступил на спине. Нет, не показалось. Это была настоящая, профессиональная слежка.
Сердце заколотилось чаще. Я ускорил шаг, почти перешел на бег, снова свернул, на этот раз в арку между гаражами. Прижался к холодному кирпичу, затаив дыхание. Секунда, другая… «Волга» не появлялась. Они не стали лезть в узкий проезд, чтобы не спугнуть. Они ждали на выходе.
Собрав волю в кулак, я вышел с другой стороны. Машины там уже не было. Но ощущение, что за мной наблюдают, не исчезло. Они просто сменили тактику.
До дома я добрался, чувствуя себя загнанным зверем. Резко дернул дверь подъезда, влетел внутрь и, не поднимаясь на этаж, прильнул к двери. Не поверил, что дошел. Думал, скрутят у подъезда.
Осторожно глянул в окно.
«Волга» медленно проплыла мимо моего дома и встала в тени разросшейся липы, в полусотне метров от подъезда. Мотор заглох. Из машины никто не вышел. Наружная слежка.
Ледяная дрожь пробежала по коже. Это были не милиционеры. С милицией все было бы проще и грубее. Тогда кто? Та самая тень государства, КГБ? Фотографии… Они уже знают? Или только догадываются?
Войдя в квартиру, я попытался сосредоточиться и ничем не выдать своего волнения.
— Саш, наконец-то! Иди ужинать, все остыло! — крикнула мама из кухни.
Я бросил портфель под кровать в своей комнате, и пошел мыть руки. Лицо в зеркале было бледным, глаза расширены от адреналина. Я плеснул холодной воды в лицо.
И в этот момент зазвонил телефон.
Мама сняла трубку в прихожей.
— Да?.. Александра?.. Да, дома, только пришел… Подожди, я позову. — Она прикрыла трубку ладонью. — Саш, тебя. Девушка какая-то.
Облегчение волной накатило на меня. Наташа. Я взял трубку.
— Алло, Наташ?
Но в ответ послышался не ее мягкий, собранный голос, а совсем другой — напряженный, с легкой хрипотцой и знакомой мне дерзкой ноткой.
— Это не Наташа, — холодно сказала Метель. — Это я.
В голове все перевернулось. Последний человек, от кого я ожидал звонка сейчас.
— Метель?.. То есть Марина? — я сглотнул, пытаясь совладать с внезапно пересохшим горлом. — Что случилось?
— Это я должна у тебя спросить, — ее голос звучал странно: не зло, не угроза, а скорее тревожное недоумение. — У тебя все нормально? Ничего не произошло?
Я замер, прижимая трубку к уху. За окном, в темноте, все так же стояла та самая «Волга».
— В смысле? — выдавил я. — Вроде… нет. С чего ты взяла, что у меня могло что-то произойти?
— Тогда почему мой отец вдруг ни с того ни с сего начал интересоваться тобой?
Глава 21
Темно-бордовая «Волга» затаилась во дворе, словно охотник в засаде на хищного зверя. И этим зверем был я! Это меня они выслеживали…
— Молчишь? — в трубке вдруг послышался смех. — И правильно делаешь! Я и не собиралась по телефону… Встретимся завтра в шесть, в парке. Ты знаешь, в каком. Обсудим.
Сказала, как приказала и, не дожидаясь ответа, бросила трубку. Знала, что приду.
А «Волга» все стояла… и от этого было как-то противно. Если это КГБ, то кто инициатор слежки? Серебренников? Очень может быть! Или… Виктор Сергеевич, отец Марины и, вероятно, шпион, заметил меня во время съемки? Ну-у, тогда вряд и б он подключал КГБ! Значит, все же Серебренников… Тогда чего бояться? Поговорили же с