«Троих?»
«Да, троих, сударь, надеюсь, вы меня правильно поймете. Ваши превосходные душевные качества позволят вам почувствовать себя счастливым после этого великодушного поступка».
Дюваль, раздраженный моими отговорками, заявил, что я плохо понимаю свои собственные интересы, и если девушка желает отвергнуть ухаживания такого человека, как он, то ей не следует выказывать столько остроумия.
«И не надейтесь на то, — продолжал Дюваль, — что я стану относиться к вам равнодушно, хотя вы этого горячо желаете, мои чувства к вам — слишком сильны; я не буду злоупотреблять моими правами, но это еще не означает того, что я готов уступить их какому-то Сенвилю; в Триполи мне остается жить всего около суток, так как я получил новое, гораздо более соблазнительное и выгодное назначение: скоро я займу должность французского консула в Александрии. Вы отправитесь в путь вместе со мной, впрочем, до окончания путешествия я даю вам время подумать; но по прибытии в этот египетский город, предупреждаю вас об этом, независимо от принятого решения, вам придется вести себя так, как я того пожелаю...»
«О сударь! — вскричала я в смущении. — Но вы же обещали мне не злоупотреблять своими правами!»
«Истинно так, — голосом повелителя отвечал Дюваль, — злоупотреблять правами господина — значит обращаться с вами как с последней рабыней. Нет, я хочу воспользоваться этими правами, и прошу вашей руки».
«Какая хитрость! Какая жестокость!..»
«И не помышляйте о том, что я откажусь от этого; лучше хорошенько подумайте».
Последние слова Дюваля прозвучали весьма сурово: по всей видимости, он не желал более слышать никаких возражений. Подумайте сами, что я должна была тогда чувствовать, ибо наглый тон консула вверг меня в глубочайшее уныние... «Увы! — с горечью думала я. — Судьба опять сыграла со мной злую шутку: корсар, захвативший нашу фелуку, возможно, повел бы себя достойнее моего соотечественника... О несчастная Леонора, какой еще ужасный подарок готовит тебе злой рок?»
Но я поспешила скрыть от Дюваля обуревавшие меня чувства, к этому меня принуждала необходимость; мои жизненные принципы всегда оставались неизменными, поэтому я решила пойти навстречу новой опасности, полная надежд на то, что какой-нибудь другой мужчина вскоре освободит меня от домогательств Дюваля.
Завершив в течение суток все свои дела в Триполи, Дюваль вместе со мной поднялся на борт корабля, отправлявшегося в Египет. Во время плавания мой новый поклонник делал вид, что относится ко мне с крайним равнодушием: таким образом он, вероятно, рассчитывал уязвить мое самолюбие; впрочем, вряд ли он сомневался в том, что я даже в столь печальном положении охотно предпочту душевное спокойствие терзаниям ущемленного самолюбия: ради Сенвиля я была готова вытерпеть любые унижения. Наконец Дюваль решил, что настало время для откровенной беседы.
«Завтра мы приплываем в Александрию, — сказал он мне, — в город, где меня уже давно ждут и где я скоро займу высокий пост; однако вы почему-то медлите ответить на мое предложение, заставляете меня ждать слишком долго, хотя я не терплю недомолвок и неясностей; соблаговолите стать моей женой, так как совместная жизнь с авантюристкой меня не устраивает, да и вам пора остепениться — короче говоря, если вы откажетесь, то займете место моей служанки».
«Служанки?» — вскрикнула я в изумлении.
«Я прекрасно понимаю, что вам неприятно слышать такие речи, но у вас нет выбора: в Александрию вы приедете или моей женой, или рабыней».
«Какая низость! И вы еще хотели пробудить во мне любовь? Вы хотели заслужить мою признательность? Отвечайте без обиняков, неужели вы рассчитываете вызвать в моей душе ответное чувство? Ах, лучше наденьте на меня цепи, от которых вы сочли нужным меня избавить; да, я хочу вернуться к пиратам, ибо вы освободили меня от них только потому, что прониклись ко мне греховной страстью; возможно, пираты поведут себя милосерднее и я смогу надеяться хоть на какое-то снисхождение...»
В порыве отчаяния я бросилась к корме нашего судна, желая найти добровольную смерть в морских волнах.
«Стойте, — схватив меня почти в воздухе, произнес Дюваль, — остановитесь, что пришло вам в голову?»
«Мне лучше уйти из жизни, так как смерть кажется менее менее ужасной, чем тот жребий, который вы мне уготовили».
«О Леонора, неужели вы так сильно меня ненавидите?»
«Нисколько, но вы сами стараетесь пробудить ненависть в моем сердце, вы продолжаете насильно навязывать свои чувства женщине, сердце которой не может вам принадлежать...»
«Ну что же! Я вас более не неволю, поступайте так, как сочтете необходимым. Я прошу у вас лишь одной милости и готов встать перед вами на колени: позвольте мне называть вас моей женой; поверьте, я не воспользуюсь этим правом до тех пор, пока мне не удастся преодолеть вашу отчужденность».
Житейская неопытность помешала мне распознать подвох, таившийся в предложении консула, поэтому я, не задумываясь, дала все требуемые от меня обещания, тогда как консул торжественно поклялся не злоупотреблять своими супружескими правами до того времени, пока я не проникнусь к нему ответной любовью; я прекрасно понимала, что оставила Дювалю определенные надежды, зато теперь мне было обеспечено хоть какое-то спокойствие, и, кроме того, я избавилась от опасности стать служанкой этого жестокосердного человека.
По прибытии в Александрию мы первоначально остановились в доме некоего Дюпра, французского негоцианта, которому, следуя нашей договоренности, Дюваль представил меня как свою законную супругу. На следующий день мы переехали в специально отведенную для нас резиденцию.
В Александрии, как и в прочих иноземных городах, европейцы по возможности проводят свободное время вместе, ибо в общении друг с другом они находят гораздо большее удовольствие, чем в беседах с местными жителями. Примерно через месяц салон Дюваля окончательно сформировался: чаще всего наш дом посещали Дюпра, о котором я только что вам рассказывала, а также консулы Англии, Голландии и Португалии; кроме того, нас регулярно навещали все мало-мальски крупные европейские негоцианты, заезжавшие по делам в Александрию. Гости приходили к нам вместе со своими женами, с которыми мне и приходилось вести разговоры; все эти женщины, разумеется, считали меня законной супругой французского консула.
Между тем, любовь Дюваля разгоралась все сильнее и сильнее, и от предложений он перешел к явным ухаживаниям; какие только средства он не предпринимал... Надо сказать, что кавалером он оказался непревзойденным, так что вскоре в Египте не