«О Сенвиль! — шептала я в отчаянии. — Ты похитил свою любимую Леонору в столь юном возрасте! Мы могли бы счастливо жить многие-многие годы! И вот Леонора погибает... О, моя роковая доверчивость, о, презренные итальянцы... Увы, я сама являюсь виновницей собственной гибели, нечего сетовать на других».
Погруженная в мрачные размышления, я была готова расстаться с жизнью. Но вот я слышу, как приподнимается могильный камень... Трудно передать все те порывы души, что нахлынули на меня в это мгновение: надежда, опасения, радость... Сердце мое одинаково открывалось всем этим чувствам, и я не знаю, какое из них было сильнее. Когда крышка гроба открылась, я увидела над собой лицо Дольчини.
«Нам следует поторопиться, — сказал он мне, — сиделка что-то заподозрила и успела предупредить Фальери, так что, если только мы промедлим — то погибнем... Все готово к отплытию, фелука поджидает нас в ста шагах отсюда; вместе с могильщиком я перенесу вас на нее, но вам придется оставаться в гробу все время путешествия; вот холстина — в нее мы завернем гроб, и тогда он не будет отличаться по виду от коммерческого груза; эта уловка безусловно позволит нам благополучно доплыть до берегов Сицилии».
«Нет, нет, жестокий вы человек, я никуда не пойду до тех пор, пока вы не расскажете мне, почему в гробу оказался кинжал: каковы были ваши планы? Для чего понадобился кинжал?»
«О Боже! Вы испугались... О, глупая моя голова! Почему я не предупредил вас заранее?.. Сначала я думал вывести вас из замка переодетой в мужское платье, и тогда вам необходимо было бы оружие, именно потому я и приобрел кинжал!.. О, преступная неосторожность... нет мне прощения!
Но быстрее, Леонора, бежим отсюда, миг промедления может стоить нам жизни; я отвечаю за ваше спасение... Мною уже были вам даны клятвы, так что оставьте бесполезную медлительность, иначе я не выполню данного вам обещания».
Дольчини и могильщик живо подхватили гроб и доставили его на борт фелуки. Судно проворно отчалило от берега.
Три раза в день под тем предлогом, что ему нужно взять что-то из ящичков, Дольчини приоткрывал крышку гроба, чтобы дать мне воздух. Он также приносил мне еду и ласково утешал, говоря, что заставляет меня страдать только из-за боязни погони.
К концу четвертого дня плавания поднялся ужасный шторм; именно тогда Сенвиль и был выброшен волнами на берег Мальты. Ветер понес нас в том же направлении. Во время шторма фелука полностью легла на борт, и в таком состоянии она промчалась около восьмидесяти льё; добавьте сюда изнурительную качку, и вы поймете, почему я потеряла сознание, этим же объясняется и удивительная сцена, которую нарисовал вам Сенвиль. Когда Дольчини внес гроб в комнату гостиницы и открыл крышку, он залился горькими слезами, ведь ему показалось, что перед ним лежит труп возлюбленной; заметив же, что в моем теле еще теплится жизнь, он страшно обрадовался и поспешил оказать мне необходимую помощь. Как раз в это время нетерпеливый Сенвиль отправился искать меня где-то в другом месте.
После кровопускания я сразу почувствовала себя значительно лучше. Попутный ветер, заставивший Сенвиля снова подняться на борт, приглашал и нас к путешествию. Дольчини, теперь уже уверенный в благополучном исходе плавания, позволил мне, наконец, выйти из моего мрачного убежища.
Буря отбросила нас далеко от берегов Сицилии, и нам надо было добраться хотя бы до Катании. К несчастью, погода сыграла с нами злую шутку, жертвой которой стал и Сенвиль: внезапно поднявшийся свирепый восточный ветер прибил нашу фелуку к африканскому побережью; и в этот роковой миг какой-то пират из Триполи, видя нашу совершенную беспомощность, немедленно напал на жалкую фелуку; мы были слишком слабы, чтобы думать о каком-либо сопротивлении — выбирать приходилось между гибелью и пленом.
Дольчини, охваченный пламенем любовной страсти, встал на мою защиту и тут же лишился жизни: несчастному отрубили голову; всех прочих пассажиров фелуки перевели на пиратское судно.
Ветер, не позволивший нам добраться до Сицилии, дул в сторону африканского побережья, где нам пришлось вскоре высадиться. Пират, которому я принадлежала, рассчитывал выручить за меня хорошие деньги и не причинял мне ни малейшего беспокойства; от этого доброго турка я слышала лишь слова утешения; не знаю, чем объяснялось его поведение, состраданием или деловыми интересами, но я могла ожидать встретить у пиратов гораздо более суровый прием...
На следующее утро мы прибыли в порт Триполи. Когда мы сходили на берег, у трапа случайно оказался французский консул, сразу же узнавший во мне свою соотечественницу. Консул задал мне несколько вопросов, а затем, не теряя напрасно времени, выкупил меня у корсара.
«Ну вот вы и на свободе, прекрасная Леонора, — сказал консул, беря меня под руку, — пойдемте в мой дом; возможно, жизнь там покажется вам несколько более привлекательной, чем на пиратском судне».
«Ах, сударь, — отвечала я ему в крайнем смятении, — благодаря вашему великодушию я избежала ужасного жребия; поверьте, я навсегда сохраню к вам живейшее чувство признательности».
«Но доказать это вы должны на деле, — парировал Дюваль, — женщине с вашей внешностью, когда с ней заводят речь о том, что нужно отблагодарить мужчину, оказавшего ей услугу, можно ли сомневаться, что хотят получить от нее?»
Игривый тон Дюваля не оставлял никаких сомнений: если я не вошла рабыней в гарем турецкого паши, то мне предлагалась роль наложницы в апартаментах французского консула. Женщине моего возраста в принципе безразлично, с кем поневоле разделить ложе, так как опасность и в том и в другом случае примерно одинакова.
Грустные размышления... Нежная и чувствительная девушка, думавшая единственно о том, как бы сохранить верность любимому, вынуждена была сделать выбор... Слезы хлынули у меня из глаз, что не укрылось от внимания Дюваля; он спросил, не скрываю ли я от него какую-нибудь тайну, и я чистосердечно рассказала все о Сенвиле.
«Успокойтесь же, очаровательная Леонора, — сказал мне Дюваль, — хотя вы и очутились в Африке, но попали отнюдь не к варвару. Я и в самом деле испытываю к вам все чувства, какие ваша красота может пробудить в мужчине, но ни о каком насилии я конечно же и не помышляю; вы увидите, я сумею заслужить вашу любовь, ради этого я готов положить все силы...»
«Увы, сударь, — отвечала ему я, растроганная напускной вежливостью Дюваля, — как вы можете на что-то надеяться, ведь с Сенвилем меня связывают брачные узы? Так будьте уж великодушными до конца: соблаговолите сообщить обо мне моему