– Адрес помните? – пресёк Натан ненужные подробности.
– Да зачем мне, я же не присматривался, – пробормотал он неуверенно, переминаясь с ноги на ногу.
Титов бросил задумчивый взгляд на скисшую при этих словах вѣщевичку и обратился к извозчику уже заметно прохладнее:
– Как проехать знаете?
– Это да, это я мигом домчу! – тут же оживился извозчик.
– Мчать не надо, объясните.
– Ну… как же… Я, это… – забормотал неуверенно Короб, но Натан оборвал его мучения:
– Я заплачу столько, сколько стоила бы дорога туда.
Извозчик растерялся, но почти сразу просиял и принялся за объяснения.
– Да, вот ещё… Во что она была одета, имела ли с собой какие-то вещи?
– Ну, сумочку махонькую, – изобразив натужную работу мысли, изрёк Короб. – Платье такое… Прямое, коричневое, вот ровно как у моей Пеструхи шкура. – Он кивнул на кобылу. – Ну чисто мешок мешком. Говорила, нынче такое модно. Бусики красные. И на голове вот такая… тоже красная. – Он приставил к голове растопыренную пятерню, изобразив нечто вроде одинокого лосиного рога.
– Шляпка, что ли? – хмыкнул Титов.
– Да пёс её знает… Может, и шляпка, – развёл руками извозчик.
– Запомнили дорогу, Брамс? – спросил поручик у Аэлиты, доставая деньги.
– Запомнила, – подтвердила Аэлита с сосредоточенным видом. И потом, когда сыскари немного отдалились от извозчика, тихо заметила: – Натан Ильич, а он ведь намеренно солгал, чтобы ему денег дали. Отчего вы так спокойно к этому отнеслись?
Поручик не сразу нашёлся с ответом, лишь опять развёл руками и после долгой паузы сказал:
– Знаете, как говорят, своя рубашка ближе к телу. Они ведь даже не родственники, просто знакомые. С тем же успехом он мог ничего и не знать…
– Вы что, его оправдываете? – Брамс уставилась на спутника с изумлением.
– Нет. – Натан даже поморщился. – Я просто не имею права его судить.
– Не понимаю. Почему Валентинова за правду, хоть и высказанную витиевато, вы ударили, а этого не корите за откровенную ложь?
– Потому что полуправда гораздо дряннее лжи, – неожиданно легко подобрал нужные слова мужчина. – Грубая, глупая ложь – она как чирей, вроде и зараза, и гниль, но её легко заметить и вывести несложно. А когда правду изворачивают, искажают и перекручивают в угоду своим желаниям – куда хуже. Потому что сложно понять и ещё сложнее объяснить, что с этой правдой не так.
– Это как в математике, – задумчиво перевела для себя Аэлита. – Когда ошибка на поверхности, грубая, – с ней проще, чем с той, что глубоко в рассуждениях затерялась. Вы бы с Коленькой моим поладили, уверена, – перескочила она, – он на войну рвался очень, чуть из училища не удрал. Даже Ярик, на него глядя, тоже всё в военные стремился, только передумал быстро…
– Коленька и Ярик – это?..
– Братья. Николай меня старше на год, а Ярослав – младший, – пояснила вѣщевичка, легко уловив невысказанный вопрос. – Но какая именно ошибка в словах у Валентинова?
– Давайте как-нибудь в другой раз, признаться честно, не хочу я о нём сейчас думать, – попросил Натан, и Брамс настаивать не стала. Но вопрос запомнила.
От дороги нужный дом отделяли покосившийся, но вполне целый высокий забор и несколько старых развесистых елей, невесть зачем посаженных в городе. Поручик заподозрил неладное ещё при виде приоткрытой калитки, а когда полицейские миновали её и по засыпанной хвоей мощёной дорожке подошли к самому дому, замер в нерешительности.
Тот выглядел… неожиданно. Старый, ветхий уже, он до сих пор стоял, кажется, на одном честном слове. Подгнившие брёвна, просевшая крыша, слепые, заколоченные окна. На вид трухлявое крыльцо совсем не располагало к тому, чтобы зайти в гости, хотя дверь забита, кажется, не была.
– Как думаете, Брамс, здесь может быть водопровод? – полюбопытствовал он.
– Нет, конечно! – уверенно отмахнулась Аэлита, с неприязнью разглядывая развалюху.
– Вот и мне так кажется, – пробормотал поручик. – И как-то совершенно не тянет это жилище на место встречи с дорогой проституткой. Хотя, может, у убийцы и в этом вкусы… своеобразные? Давайте попробуем осмотреться, – решил он и, поправив фуражку, двинулся к крыльцу.
Брамс замешкалась, но неуверенно поплелась следом.
Дом ей не нравился, как порой с первого взгляда не нравятся незнакомые, ничем не примечательные люди. Мерещилось, что он зверь, затаившийся перед прыжком, что слепые глаза его щурятся в предвкушении того мгновения, когда откроется беззубая пасть и проглотит неосторожных гостей.
Аэлита не обладала развитым чутьём, поэтому не привыкла на него полагаться, но сейчас всё в ней яростно кричало, что не стоит заходить внутрь. С каждым шагом паника нарастала всё больше, и когда Титов осторожно, пробуя, ступил на крыльцо, Аэлита не выдержала:
– Натан Ильич, стойте!
– Что случилось? – растерянно обернулся он к замершей в сажени позади вѣщевичке, глядящей не на мужчину, а на окна.
– Натан Ильич, давайте мы для начала соседей опросим, а? Пожалуйста!
– Да что с вами стряслось? – подивился мужчина, глянул через плечо на дверь. – Ну старый дом. Не знал, что вы их боитесь.
– Не их, его, – жалобно ответила Аэлита, тряхнув головой. – Натан Ильич, уйдём отсюда, пожалуйста!
– Постойте тогда снаружи, я хоть проверю. Может, тут вовсе дверь не открывается, – пожал плечами Титов, которому старый дом был неприятен, но не более того. Вновь развернулся, сделал ещё один нетвёрдый шаг – крыльцо хоть и скрипело, и стонало под ногами, но пока держало.
За мгновение до того, как ладонь его накрыла дверную ручку, позади раздался резкий, пронзительный свист, и мужчина отдёрнул руку, оборачиваясь. Брамс стояла на том же месте, зажав губами мундштук флейты, и опять смотрела не на поручика, а на дом.
– Аэлита Львовна, ну что за ребячество? – устало вздохнул Натан.
Но вѣщевичка не ответила, вместо неё вновь заголосила флейта. Да так мерзко, что давешний вой по покойницам казался ангельским пением; Титов и не представлял, что благородный инструмент вообще способен издавать подобные звуки.
Поручик поморщился – от этого прерывистого, резкого, похожего на скрежет железа по стеклу «пения» сводило зубы – и вновь потянулся к дверной ручке, но тут уже передумал сам, отвёл ладонь, даже отступил на шаг.
С домом что-то происходило. Внутри него словно кто-то ворочался – большой, неуклюжий, для которого старые стены были тесны.
Натан непроизвольно отступил опять, спустился с крыльца на ступеньку ниже, ещё, не отводя взгляда от вдруг ожившего строения. Посеревшие от времени брёвна его словно бы шли волнами, дом дышал и шевелился, и всё это – в могильной тишине. Казалось, кроме хрипов и стонов флейты, не осталось больше никаких звуков. Пропал