Переодетая в чистое, Брамс почувствовала себя совсем бодрой и полной сил, пришлось находить занятие на день самостоятельно. За этим дело не стало: и без подсказки Титова вѣщевичка догадалась, что полученные от умбрографа результаты лучше бы расшифровать поскорее. Некоторое время подумав над тем, где можно выяснить заводской уровень вѣщевой силы автомобиля, Брамс ничего путного не придумала и, невзирая на ворчание Прокловой, направилась в Федорку на наёмном моторе, с тоской помянув раненого коня.
Вернулась она часа через два с хорошим уловом и устроилась в общей комнате, обложилась бумагами и вооружилась потёртой логарифмической линейкой. Так и просидела до вечера, увлечённо покрывая чернильными закорючками лист за листом.
Марфа Ивановна бросала на вѣщевичку насторожённые взгляды и украдкой крестилась, высшая математика Брамс казалась малограмотной старушке сродни сказочной магии. Однако вопросами и подозрениями жиличку не донимала: ну сидит и сидит, бурчит себе под нос какие-то заговоры непонятные, про каких-то «объёмных интриганов», так ведь никому не мешает.
И, главное, креста не боится, Проклова проверила.
Пообедали женщины вдвоём, Титова будить не стали, а вот к вечеру Марфа Ивановна пошла проведать заспавшегося жильца. И хорошо, что решила разбудить: позвала – молчит, тронула за плечо – а тот горячий, словно печка.
– Алечка, собирайся за доктором, быстрее. Поручику-то нашему плохо, – встревоженно проговорила она, выходя в общую комнату.
– Как – плохо? – охнула та.
– Жар. Иди, иди, да поскорее, я пока ему помочь попробую, – заторопила она, отыскивая бутыль с уксусом.
Доктора, слабого жiвника, Брамс привела минут через сорок, однако особенной пользы визит не принёс. Мужчина только развёл руками: причины для подобного состояния пациента он не видел. Раны, может, не совсем пустяковые, но и такого вреда от них быть не должно, так что врач списал лихорадку на общее истощение жизненных сил организма. Осмотрев, снял воспаление на бедре, сделал укол и наказал следить за температурой, оставив заодно мазь для ушибов и ссадин.
– Давайте я с ним побуду? – предложила Брамс. – Вот тут за столом устроюсь, мне разницы никакой, где сидеть.
Оставшись в одиночестве, Аэлита с интересом осмотрелась – прежде в комнате поручика она не бывала. Пусть и маленькая, съёмная, говорила та о жильце очень многое. Образцовый, армейский порядок в вещах – Аэлита сама так не умела. На дверце шкафа висел парадный китель – красивый, с шитьём и эполетами, он наверняка был очень к лицу поручику.
На столе Брамс обнаружила плоский прямоугольный футляр, в котором на одной стороне имелось чуть треснутое зеркало, а на другой крепился помазок и опасная бритва. Она не удержалась, чтобы не взять последнюю и не открыть – лаковая, отполированная чужими пальцами рукоять так и просилась в ладонь. Открыв же и пощупав на остроту, Аэлита предсказуемо порезалась и зашипела от боли, сунув палец в рот. Однако бросать чужие вещи абы как не стала, сложила аккуратно на место.
Рядом с бритвенным прибором лежала книга в потёртой коричневой обложке, нетолстая, небольшого формата. Имя автора ничего ей не сказало, но название «Чужое небо» показалось привлекательным и подходящим для какого-нибудь приключенческого романа. Однако, открыв, Аэлита с изумлением и некоторым разочарованием обнаружила, что на столе Титова лежал томик стихов – к поэзии она была равнодушна. Скользнув рассеянным взглядом по дарственной надписи от автора, в которой внимание зацепило только слово «однополчанину», Брамс отложила томик.
Какое-то время Аэлита перекладывала записи, пытаясь продолжить работу, лишь искоса поглядывая на мужчину. Но дело не шло, любопытство и жалость не давали покоя, и она всё-таки подвинулась вместе со стулом к постели. Осторожно, губами, коснулась лба – тот был хоть и горячий, но не сильно. А поручик просыпаться не спешил…
– Натан Ильич, а я умбру посчитала, – тихонько проговорила она, подвинулась ещё ближе и осторожно, чтобы не потревожить бинты, переложила руку мужчины себе на колени, нежно поглаживая шершавую ладонь и кончиками пальцев прослеживая выпуклый узор вен на тыльной стороне. – Только я всё равно понять не могу, что это значит. Представляете, очень похоже на те странные цифры, что Бобров показывал. Всё какая-то чертовщина в голову лезет. Вы только очнитесь, а то второй раз за день меня пугаете. Не надо, пожалуйста, умирать, или что-нибудь ещё в подобном духе…
– Например? – тихо спросил поручик, не открывая глаз, и ладонь его проворно сжалась, перехватывая пальцы вѣщевички.
Брамс ойкнула и дёрнулась от неожиданности, попыталась отобрать руку.
– Так вы что, не без сознания?! И давно?
– Достаточно, – слабо улыбнулся он. – Простите. Вы бы тогда не вызвались со мной сидеть…
– А что вам до этого? – недовольно спросила девушка, но трепыхаться прекратила.
– Приятно, – туманно отозвался мужчина, но потом пояснил: – Когда вы рядом – приятно. Даже как будто легче делается от одного только присутствия.
– А что с вами случилось? – Аэлита окончательно успокоилась.
– Не знаю, – поморщился он. – То есть чувствую, что был жар, и вроде бы почти прошёл… Доктор приходил или мне приснилось?
– Приходил. Натан Ильич, а почему вы себя не вылечили? Мне вон как помогли, у меня даже не болит ничего.
– Жiвник не может вылечить себя сам, увы, – вздохнул поручик. – Только кого-то. Но зато мы почти не болеем и быстро восстанавливаемся.
– То-то вы пластом с жаром лежали! – не удержалась от язвительного замечания Брамс.
– Грешен, – признал Натан. – Может, меня тем-не-знаю-чем задело, что вы высчитали?
Аэлита пожала плечами, но, сообразив, что мужчина не видит, ответила:
– Может быть.
– Завтра поговорим с Бобровым. Что-то мне подсказывает, у него есть если не все ответы, то их внушительная часть, – предположил Титов.
– Вы сначала оклемайтесь, – возразила вѣщевичка. – Может, вам лучше поспать? Ну или хотя бы отдохнуть.
– Попозже. Посидите, пожалуйста, ещё немного!
Аэлита не нашла в себе сил отказать. Она кивнула, опять невесомо погладила его ладонь, а потом вдруг предложила:
– Хотите, я вам поиграю?
– То есть?
– На флейте. Я же не только вѣщами управлять умею, я и так инструмент хорошо знаю.
– Если вам нетрудно.
Вскоре флейта зазвучала – тихонько, нежно. Было странно слышать эту несложную, трогательную песню после мерзких звуков, которые извлекала Аэлита из инструмента по долгу службы.
Музыка мягко окутывала, ласкала, убаюкивала и удивительным образом приносила облегчение, словно смывая тягучую тяжесть, которую оставил после себя схлынувший жар. И вскоре мужчина уснул – крепко, спокойно.
Брамс некоторое время играла. Флейту она любила, но случай помузицировать выдавался редко, да и забывала она о подобной возможности, чаще находя