– Замечательно! Что бы я без вас делал? – улыбнулся Натан. – Давайте-ка мы, Брамс, для начала сравним списки, а то, может, и ехать никуда не придётся…
Как ни странно, повезло почти сразу, причём по-крупному: в деле среди фамилий очевидцев упоминался «отрок Руслан Меджаджев семи лет от роду, сын ссыльного смутьяна с Кавказа». Титов растерянно хмыкнул.
– Платон Агапыч, Элеонора, а что, в городе ссыльные живут? Вот прямо так, среди прочих граждан?
– Это ты где такое вычитал? – озадачилась Михельсон, и поручик процитировал.
– А-а, – протянул Бабушкин. – В девяносто первом дело было? Так за пару лет до того на Кавказе опять какие-то волнения случились, вот царь-батюшка и осерчал, вывез всех смутьянов, прямо целыми семьями. Этот твой Меджаджев, видать, смирный был или из родовитых каких, вот до Сибири и не доехал, здесь осел. Горцы, когда целая семья, милейшие люди: и гостеприимные, и домовитые, и работящие, и к старикам уважительные. Но то ежели отец семейства рядом, его слово для них – закон, тут бы и нашим некоторым впору поучиться. А вот если парни без глазу, то ровно стая делаются. Чужаки им не указ, кровь горячая, ухарства – на троих в каждом. Вот их и перевозили сразу семействами, со скарбом, стариками и детьми. Тех, что не совсем пропащие, не разбойники.
– Ясно. Значит, где-то и дело на отца семейства должно быть?
– Поищу, – понятливо пообещала Элеонора, и поручик опять погрузился в списки: следовало проверить всё до конца.
Других совпадений не было.
Отчёт пожарных невероятными открытиями тоже не изобиловал, а лишь подтверждал изначальные предположения о динамите «со взрывателем неустановленной конструкции». Да Титов на него и не надеялся. Потом поручик сдал делопроизводительнице письма и дневник для приобщения к делу, какое-то время потратил на бюрократические мелочи – подписание отчётных внутренних бумаг. И только после этого, прихватив Брамс, двинулся к выходу.
Даже выйти не успели: дверь распахнулась, и на пороге они едва не столкнулись с Валентиновым.
– Здравствуйте, здравствуйте! Какие люди! – Тот мгновенно расплылся в приторной улыбке.
Титов мелко вздрогнул, не сводя взгляда с лица Антона Денисовича: совершенно явственно он увидел вместо человеческого рта длинную, от уха до уха, узкую щель, полную мелких треугольных зубов, а глаза показались тёмными круглыми плошками.
Моргнул – всё пропало.
– Наслышаны о ваших приключениях, что же вы так неаккуратно? – продолжал Антон Денисович тем же елейным тоном.
– Доброе утро. – Титов стряхнул оцепенение. На вопрос отвечать не стал, лишь жестом пригласил Аэлиту на выход, придержав дверь.
Огромные усилия он прилагал, чтобы не пялиться на Валентинова с подозрением, вглядываясь в тонкие черты в поисках мелькнувшего видения, тут уже не до любезностей. Больше того, он до последнего не мог избавиться от глупого ощущения, словно сейчас коллега прыгнет на холку и вцепится вот этими треугольными зубами в горло. Так что, когда дверь двадцать третьей комнаты закрылась за спиной, вздохнул с облегчением.
«С ума я, что ли, схожу? – мрачно подумал поручик. – Сначала язычник со своими русалками, теперь вот того хуже…»
– Аэлита Львовна, а что вы думаете о Валентинове?
– Он похож на жабу, – без раздумий ответила Брамс. – Такой же склизкий и противный, только что не зелёный. Не знаю, почему Элеонора Карловна его тараканом называет, тараканы гораздо приятнее. А к чему вы про Валентинова спросили?
– Да так, – неопределённо отмахнулся Титов. Не говорить же, что у него видения начались! – Я не могу понять, почему он ещё здесь и почему чувствует себя столь вольно? Ведь это же полиция, уголовный сыск. Здесь таким, как он, не место. Он трусоват, лицемерен, подл, презирает государя, страну и народ, которым служит. Жалованье у нас хорошее, но явно недостаточное для столь амбициозного человека, вряд ли оно способно его удержать.
– А отчего бы ему уйти, если его тут всё устраивает? Да и выгнать вроде не за что, следователь-то неплохой, – заметила Брамс.
– Есть множество способов выжить человека или хотя бы поставить его на место.
– Вроде как вы давеча? – хитро блеснула на него глазами вѣщевичка.
– Я не про рукоприкладство, это самый негодный способ, который не решает вопросов. Мне сложно поверить, что Михельсон столько лет не хватало язвительности и остроумия, чтобы окоротить его. Машков, Федорин, да и остальные – мужчины не робкого десятка, не могут же они бояться этого хлыща! Но его словно бы опасаются тронуть, как будто он в некоем привилегированном положении.
– Не знаю, – медленно протянула Брамс. – Я прежде не задумывалась об этом… Да я, признаться, раньше и в Департаменте бывала от силы раз в седмицу, и то в основном охранный контур проверить! Даже странно, что дядюшка смягчился. До этого я всего несколько раз на место преступления выезжала, и то только на кражи, если там охранный контур имелся вроде здешнего. Даже не поверила в первый момент, что меня как настоящего следователя до службы допустили. Так разволновалась… Я вам, наверное, такой глупой тогда показалась, да? – с лёгкой грустью и смущением проговорила она. – Испугалась, что вы откажетесь, потому что я женщина. Так обидно сделалось…
– Неправда, – с тёплой улыбкой отозвался Титов, стараясь отвлечься от уколов совести: уж он-то точно знал причины проблемы и ощущал неловкость от необходимости промолчать по этому поводу. – Вы были очень милы, непосредственны и очаровательны. Хотя, признаться, воспринимать вас всерьёз я начал не сразу, и за это во многом стоит благодарить ту выходку с дрыном.
– А сейчас воспринимаете? – недоверчиво покосилась вѣщевичка.
– Вы даже не представляете насколько, – с нервным смешком ответил он.
Брамс намёка и двусмысленности в сказанном не уловила, лишь удовлетворённо кивнула и улыбнулась. Дальше продолжать разговор не стали – как раз добрались до гаража Департамента.
В здании Охранки, куда сыскари направились первым делом, их постигла неудача: полицейские уткнулись в запертую дверь, Боброва не оказалось на месте. Расспрашивать, куда уехал, не стали, удовлетворившись ответом «сегодня не будет», и с сожалением отправились дальше. Наверное, можно было обсудить интересующий вопрос с кем-то ещё, но Титов предпочёл подождать: подходящего лица он не знал, а опрашивать всех встречных глупо.
Всю дорогу поручик старался и не мог сосредоточиться на насущном. Фантазия его, подстёгнутая видением в двадцать третьей комнате, не на шутку разошлась, связывая в один большой узел Валентинова,