Мелкая рыбёшка поплыла первой. Умные. У них суммы небольшие, вернуть могут. А вот крупные воры ещё думают, надеются, что пронесёт. Нет. Не пронесёт. Что ж, у них есть время подумать. Тринадцать дней, если быть точным.
На второй день очередь в казначействе растянулась на полквартала. Я не пошёл туда лично — не хотел давить присутствием, — но Крылов принёс подробный отчёт.
Люди несли деньги в мешках, чемоданах, свёртках. Кто-то приходил с банковскими чеками, кто-то с горстью серебра — копил десятилетиями, по алтыну за услугу. Лица у всех были разные. Кто-то испуганный, кто-то озлоблённый, кто-то облегчённо выдыхал, получив расписку.
Один седой таможенник плакал, отдавая тощий мешок с монетами:
— Это на старость откладывал…
А стоящий рядом с ним не менее седой товарищ поддел едко:
— Ага, когда купчин обувал на взвешивании груза, тогда о старости и думал. Мне-то не ври, Никодим.
Таможенник только всхлипнул тише.
Артём работал без отдыха. Проверял каждую расписку дважды, сверял суммы с досье, контролировал помощников. К концу второго дня собрали уже сотню тысяч рублей. Мелочь по меркам украденного, но показательная. Мелкие взяточники ломались первыми. Страх каторги пересиливал жадность.
К исходу третьего дня Артём доложил:
— Ваша Светлость, первая волна схлынула. Четыреста тридцать семь человек вернули деньги. Общая сумма — сто семьдесят три тысячи рублей. Все мелкие — писари, приставы, таможенники, судейские клерки.
— А крупная рыба?
— Молчит. Боятся, но ещё не сломались. Думают, может пронесёт бурю. Или пытаются найти способ вернуть не всё.
— Пусть думают. Осталось одиннадцать дней. Время работает на меня.
Утром четвёртого дня ко мне пришёл боярин Мстиславский. Тот самый, что также выдвигал себя на престол княжества, и на последнем собрании Думы дрожащим голосом спрашивал, что делать, если денег нет. Савва доложил о его приходе, и я велел впустить немедленно. Мог бы перенаправить его в казначейство, но это было бы стратегически неверно. Важно было показать, что власть открыта к диалогу. Что нам можно смело нести свои наворованные богатства и каяться.
Аристократ вошёл — и я едва узнал его. Бледный, осунувшийся, с синяками под глазами. Не брился, судя по щетине. Руки подрагивали, когда он снял соболиную шапку.
— Ваша Светлость, — голос хриплый, словно от бессонницы, — я хочу воспользоваться амнистией.
Я кивнул, указывая на кресло напротив:
— Садитесь. Сколько украли? — а сам одним глазом глянул в досье, где Артём любезно расписал все необходимые данные.
— Пятьдесят три…
Моя бровь поползла вверх.
— … тысячи? — голос собеседника дрогнул.
Он замолчал на полуслове, словно споткнулся о невидимую преграду.
— Вы у меня спрашиваете?
— Нет-нет! Шестьдесят восе… — выдавил он наконец.
Я качнул головой, окатив его холодным взглядом, и посмотрел в окно, словно потерял интерес к разговору. Выдержал паузу. Долгую. Очень долгую. Достаточно долгую, чтобы он начал потеть. Явно пытался прикинуть в уме, сколько успели откопать.
Он сглотнул:
— Восемьдесят четыре… — на меня уставились испуганные глаза.
Я милостиво кивнул.
— … тысячи рублей за последние годы, — выпалил он скороговоркой. — Взятки, откаты, фиктивные контракты. Я не буду отпираться.
— Мудро с вашей стороны. Сколько готовы вернуть?
— Семьдесят тысяч наличными. Всё, что есть в банке и дома. Плюс загородное родовое поместье — продам, вырученное тоже в казну. Оценочная стоимость пятнадцать тысяч. Верну всё до копейки.
Я откинулся на спинку кресла, изучая его. Боярин смотрел в пол, пальцы нервно теребили край шапки.
— Успеете продать поместье за оставшиеся дни?
— Продам за неделю, хоть в три раза дешевле рыночной цены, — выпалил он отчаянно. — Лучше потерять деньги, чем свободу. У меня трое детей, Ваша Светлость. Если я отправлюсь на каторгу…
Я поднял руку, обрывая его:
— Мудрое решение. У вас ещё есть время. Принесёте всю сумму, получите условный приговор. Десять лет без права на госслужбу. Но на свободе.
Мстиславский выдохнул так, словно его душили, а теперь отпустили:
— Спасибо, Ваша Светлость. Спасибо…
Когда он вышел, я подошёл к окну. Первый крупный боярин сломался. Остальные увидят — и побегут. Стадный инстинкт работает не только у овец. Страх заразителен. Особенно когда время поджимает.
К вечеру четвёртого дня Крылов принёс новости:
— Началось. После Мстиславского ещё четверо крупных чиновников пришли в казначейство. Суммы от тридцати до ста двадцати тысяч. Завтра ожидаем больше.
Он оказался прав. На пятый день казначейство превратилось в улей. На два квартала растянулась та очередь. Вот только стояли в ней слуги, а не сами бояре. Даже здесь заботились о собственном комфорте. Так или иначе приходили аристократы, чиновники, судьи, офицеры. Несли мешки с золотом, банковские чеки, расписки о продаже имущества. Артём не покидал кабинета, проверяя каждую расписку дважды.
Вечером пятого дня он доложил, шатаясь от усталости:
— Ваша Светлость, за два дня собрали… девятьсот тысяч рублей. Ещё восемь человек продают недвижимость, принесут деньги через несколько дней. Итого около миллиона.
Крылов добавил:
— Боярин Селезнёв продал городской особняк за сутки. Покупатель — некий купец, воспользовался моментом, купил в два раза дешевле рыночной цены.
Я усмехнулся, не испытывая особой радости:
— Поздравим этого предприимчивого купца. Рынок недвижимости рушится. Продавцы в отчаянии, покупатели диктуют цены. Кто-то наживается на чужой беде. Обычное дело. Меня интересует только одно — чтобы деньги дошли до казны.
Миллион рублей за пять дней. Две трети годового бюджета Владимира. И это только начало. Впереди ещё девять дней. Страх разгонялся, набирая обороты, как снежный ком с горы. Скоро он превратится в лавину.
На шестой день арестованные в камерах тюрьмы наконец поняли, что происходит снаружи. Родственники приходили на свидания с новостями — о казнях, о каторжных приговорах, о двухнедельной амнистии. О том, как на свободе люди платят и выходят на волю с условными сроками. А они сидят за решёткой, и время утекает, как песок сквозь пальцы.
Да и сами семьи давили на тех, кто ещё не был арестован, но засветился в досье Артёма. «Верни деньги, пока не поздно, дурак! Посмотри, что случилось с Звенигородским. Хочешь на виселицу⁈» И люди возвращали. Не из раскаяния. Из страха.
В камерах запахло паникой. Кто-то диктовал жёнам и сыновьям, где искать спрятанные деньги. Кто-то требовал продать дома, драгоценности, что угодно — лишь бы собрать нужную сумму. Кто-то плакал, понимая, что не успеет.
Я выбрал утро шестого дня для показательного визита. Крылов и Гаврила сопровождали меня через коридоры владимирской тюрьмы — старинного каменного здания с низкими сводчатыми потолками и узкими