Геомантка стояла молча, глядя в окно. Затем повернулась ко мне с неожиданным вопросом:
— А ты сам? — в её голосе прозвучало обвинение. — Разве ты не давал взятку Терновскому в Москве? Я помню тот разговор в машине. Семь процентов откат. Разве это не лицемерие — бороться с коррупцией здесь, когда сам её используешь?
Я ожидал этого вопроса. Василиса умна — не могла не вспомнить.
— Есть большая разница, — спокойно ответил я. — Я не завышал цену Сумеречной стали на сумму отката. Наоборот, продал чуть дешевле рынка.
— И что? — не отступала она.
— И то, что откат я заплатил из своей доли, — твёрдо сказал я. — Без этого я бы вообще не смог продать Сумеречную сталь, и Угрюм остался бы без средств на своё развитие. Княжество Московское тоже не пострадало — получило металл по хорошей цене. В результате той сделки обогатился только Терновский. Угрюм же не пострадал, потому что все полученные деньги я положил не в свой карман, а потратил на развитие острога. В этом вся разница.
Василиса нахмурилась, обдумывая.
— Если бы у меня тогда была возможность безопасно продать металл, не привлекая внимание Демидовых и Яковлевых, не платя откатов — я бы ей воспользовался, — продолжил я. — Но такой возможности не было. Терновский рисковал, прикрывая сделку от чужих глаз. За это он получил свой процент.
— Но…
— Василиса, — перебил я мягче. — Помнишь, что я говорил тогда? Что есть вещи, которые я могу изменить, а есть те, с которыми приходится мириться. Коррупция — левиафан, голову которому не отрубить одним ударом. Даже прошедшая операция с амнистией не смогут решить проблему за раз. Эту гниль придётся выжигать калёным железом на протяжении долгих лет, — я перевёл дух. — Тогда в моей власти был только Угрюм, где проблем с коррупцией не имелось. Сейчас — целое княжество. И я привожу его к законности. Постепенно. Изнутри. Как и обещал.
Геомантка посмотрела на меня долгим взглядом:
— Ты действительно веришь, что можешь изменить систему?
— Не верю, — ответил я твёрдо. — Я знаю. Потому что уже делаю это, — я кивнул в сторону зала, где продолжался бал. — Семь миллионов рублей вернулось в казну за две недели. Воры либо в тюрьме, либо на коротком поводке. Закон работает. Это только начало.
Василиса медленно кивнула:
— Надеюсь, ты прав.
— Время покажет, — усмехнулся я. — А пока скажи, вся эта беседа — это действительно то, что ты хотела обсудить со мной наедине? — я внимательно заглянул ей в глаза.
— Нет, — смутилась девушка. — Я… Ответь, почему ты выбрал её, а не меня⁈
Глава 8
Я мог бы сказать ей про боевитый характер Ярославы, про её прямоту и решительность, которые так напоминали мне Хильду. Мог бы рассказать о внешнем сходстве — её серо-голубые глаза, суровая красота, закалённая в походах. Хильда была именно такой — валькирия, способная в одной руке держать меч, а в другой — колыбель дочери.
Мог бы объяснить, что Василиса кажется мне ребёнком, несмотря на её талант и ум. Слишком юная, слишком импульсивная, слишком незащищённая за маской дерзости. Ярослава же стояла на ногах твёрдо, как крепостная башня — самодостаточная, цельная, закалённая горем и сражениями.
Мог бы упомянуть про политику. Многие решат, что я выбрал дочь князя Московского Бастиона из расчёта, превратив чувства в монету для торга. Василиса этого не заслуживала — ни подозрений, ни сплетен, ни грязи, которая неизбежно последовала бы за нашим союзом.
Но все эти причины, сколь бы весомыми ни казались, ничего не значили перед одной-единственной. Самой простой. Самой жестокой.
— Сердцу не прикажешь, — тихо произнёс я вслух.
Василиса замерла. Зелёные глаза потускнели, словно из них выпили весь огонь. Она медленно выдохнула, опустила взгляд на свои руки, сжатые в кулаки.
— Я… понимаю, — голос дрогнул, но она взяла себя в руки. — Ты любишь её.
— Да.
Слово прозвучало просто, без украшений и оправданий. Василиса вздрогнула, будто я ударил её. Потом подняла глаза — в них блестели непролитые слёзы, но она не дала им показаться.
— Всё это время… — начала геомантка, но осеклась. — Я думала, что если стану лучше, умнее, полезнее… Что если докажу себя, то… — она замолчала, кусая губу.
Я сделал шаг к ней, но остановился, не решаясь сократить дистанцию. Василиса была как натянутая струна — одно неверное движение, и она порвётся.
— Василиса, ты дорога мне. Очень дорога, — начал я мягко. — Я хочу для тебя только счастья. Но не могу ответить на твои чувства так, как ты того заслуживаешь.
— Потому что я не Ярослава, — с горечью выдохнула девушка.
— Потому что я отношусь к тебе как к сестре, — твёрдо сказал я. — Когда-то я сказал твоему отцу, что защищу тебя, как свою кровь. И это правда. Василёк… — я использовал её прозвище, надеясь смягчить удар. — Ты талантлива, умна, сильна. Ты станешь великим магом и княгиней, однажды рядом с тобой будет стоять достойный человек, но этот человек — не я.
Голицына зажмурилась, несколько секунд боролась с собой. Когда открыла глаза, они всё ещё блестели, но лицо стало спокойнее.
— Ты честен со мной, — тихо произнесла она. — Как и с Полиной, наверное.
Я кивнул. Девушка усмехнулась невесело:
— Она тоже была влюблена в тебя. Мы обе дуры.
— Вы обе замечательные, — возразил я. — И найдёте тех, кто оценит вас по-настоящему.
— Как романтично, — с сарказмом бросила геомантка, но в голосе не было злости. Только усталость. — Отвергнутая принцесса должна гордо уйти и найти своё счастье в другом месте. Прямо как в дешёвых романах.
Она хотела рассердиться, я видел это. Хотела накричать на меня, ударить, выплеснуть боль и разочарование. Но не смогла. Вместо этого Голицына выпрямилась, отёрла глаза тыльной стороной ладони и посмотрела на меня с неожиданным достоинством.
— Спасибо, — сказала она негромко. — За честность. За то, что не дал мне надежды, которой не было. За то, что не солгал из жалости.
— Василёк…
— Нет, — перебила она, подняв руку. — Не надо. Я справлюсь. Просто… мне нужно время.
Геомантка развернулась к выходу, но на пороге остановилась, не оборачиваясь:
— Она получила то, чего я не смогла. Надеюсь, она это ценит.
Голос прозвучал ровно, почти безэмоционально, но я слышал в нём затаённую боль. Прежде чем я успел ответить, Василиса вышла из галереи.
Я проводил её взглядом, чувствуя странную смесь облегчения и сожаления. Облегчения — потому что сказал правду, не