— Жизнь вообще нечестна, — философски заметил Император. — Особенно к маленьким девочкам, которые ни в чем не виноваты. Но я не деспот, Илья Григорьевич. Я не держу вас силой.
Он отошел к двери и широко ее распахнул. Свет из коридора сделал его силуэт темным, почти зловещим.
— Вы можете отказаться прямо сейчас. Без последствий, без обид, без претензий. Мы забудем друг о друге. Вы вернетесь к своей жизни, я — к своей. Ксения… Ксения проживет столько, сколько проживет. Мне не по чину просить или умолять. Я привык к беспрекословному исполнению всех моих приказов. Но именно вам я не хочу отдавать приказ, Илья Григорьевич. У меня ощущение, что я достаточно о вас узнал. Поэтому решайте сами. Либо вы уходите, либо остаетесь — но тогда до конца. До операции. Успешной или нет — не важно. Но до конца.
Проходимец. Умный, расчетливый проходимец. Он же знает — знает! — что я не уйду. Знает, что для меня здоровье пациента важнее собственной свободы. Он видел, как я бился за каждого больного. И сейчас использует мою клятву, мой долг против меня самого. Однако, он должен понимать, раз так хорошо меня узнал, что я не оставлю своих пациентов на волю судьбы.
Я посмотрел на девочку за стеклом. Она не спала — я видел, как дрожат ее ресницы. Я медленно подошел к опрокинутому стулу. Поднял его и аккуратно поставил на место.
И устало, но твердо сказал:
— Закройте дверь, Ваше Величество. Сквозит.
Четырнадцать лет. Парализована. Умирает. И мечтает увидеть море.
А я тут размышляю о своей свободе.
— О моих пациентах в Муроме позаботятся? — спросил я. Вопрос прозвучал твердо и уверенно.
В глазах Императора мелькнуло торжество.
— Разумеется. Если понадобится, я отправлю лучших лекарей из столицы. Но на сколько я знаю, ваша команда прекрасно справляется без вас. Кстати, я слышал, Михаил Шаповалов пришел в сознание. Узнает маму, пытается говорить.
Ну да. Император. У него глаза и уши везде. Наверное, знает, что я ем на завтрак и какого цвета носки ношу. Паранойя и тотальный контроль — две стороны одной медали.
— И Веронике передадут, что я на важном правительственном задании?
— Если хотите. Можете написать письмо. Его доставят. Без цензуры, — добавил он, уловив мой скептический взгляд.
В общем-то, условия были достойными. А мне было действительно интересно заняться случаем Ксении.
— Я остаюсь, — спокойно ответил я.
— Благодарю, — ответил Александр Четвертый. — вы приняли верное решение.
Император слегка поклонился. Жест был неожиданным — императоры не кланяются простым смертным.
— Вам будут предоставлены лучшие апартаменты. Любая еда — хоть устрицы из Франции, хоть черная икра ложками. Любые развлечения — книги, музыка, что пожелаете. Библиотека, лаборатория, тренажерный зал — все к вашим услугам. Просто…
— Просто не покидая территорию, — закончил я за него. — Золотая клетка остается клеткой, Ваше Величество. Даже если прутья из чистого золота.
— Но золотая, — усмехнулся он без веселья. — А это лучше, чем железная в каземате.
Туше. Намек понят.
— Филипп, — обратился он к старику, — проводите Илью Григорьевича в его покои. И распорядитесь насчет команды. Всех, кого он назвал — сюда. Немедленно. Если надо — силой.
— А если откажутся? — спросил Филипп Самуилович.
— Не откажутся, — голос Императора снова стал жестким, как сталь. — Объясните им, что это не просьба. Это приказ. Именем Императора.
Он направился к выходу, но в дверях остановился.
— Илья Григорьевич. Я знаю, что вы думаете обо мне сейчас. Но мне абсолютно плевать.
Дверь за ним закрылась с тихим щелчком.
Император, он и есть Император.
— Пойдемте, — мягко сказал Филипп Самуилович. — Покои действительно великолепные. Вы удивитесь.
— Вряд ли. После всего случившегося меня уже сложно чем-то удивить.
Но я ошибался.
Филипп не соврал — апартаменты были не просто великолепны. Они были абсурдно роскошны. Три комнаты, каждая размером с мою квартиру в Муроме. Спальня с кроватью, на которой можно было бы устроить небольшой балет — четыре метра в ширину, с балдахином из темно-синего бархата и периной, в которой тонешь как в облаке. Кабинет — дубовые панели на стенах, камин из цельного куска белого мрамора, библиотека от пола до потолка, заставленная фолиантами в кожаных переплетах. Гостиная с панорамным окном на тот самый сад, который был виден из палаты Ксении.
— Это западное крыло, — пояснил Филипп, открывая тяжелые шторы. Солнечный свет ворвался в комнату, заиграв на хрустальных подвесках огромной люстры. — Полностью в вашем распоряжении. Звоните — и прислуга исполнит любое желание.
— Кроме желания выйти отсюда, — усмехнулся я.
— Кроме этого, да, — старик не стал притворяться. — Но поверьте, Илья Григорьевич, это для вашей же безопасности. Император не преувеличивал насчет врагов. Слишком многие заинтересованы в смерти Ксении.
— Почему? — я опустился в кресло. Мягкое, удобное, засасывающее как трясина. — Она же бастард.
Филипп Самуилович одобрительно посмотрел на меня и подошел к бару — да, тут был и бар, полный хрусталя и бутылок с дорогим алкоголем — налил себе в бокал коньяка. Мне предложил жестом, я отказался.
— Я не сомневался, что вы все поймете. Видите ли, мертвый бастард — это проблема. Живой бастард — это инструмент. Ее можно выдать замуж за нужного человека. Можно использовать как заложницу. Можно шантажировать Императора ее безопасностью.
Он сделал глоток, поморщился — коньяк был крепким.
— Но главное — живая Ксения делает Императора уязвимым. Он сильно любил ее мать, но она была ему не по статусу и умерла при родах. Это стало для него большой потерей и всю свою любовь он отдал дочери. Любит ее больше жизни. Готов на все ради нее. А правитель, у которого есть слабость — это подарок для заговорщиков. Мертвая Ксения…
Получается, в этом мы похожи с Императором, мы бережем свои слабости.
— Сломает его, — закончил я за Филиппа Самуиловича.
— Именно. Сломленный отец — слабый правитель. А слабого правителя легко свергнуть. Особенно если у тебя есть армия, деньги и права на престол.
Грязная, циничная, кровавая политика. И посреди всего этого змеиного клубка — четырнадцатилетняя девочка, которая ни в чем не виновата. Которая просто хочет жить.
Следующие два дня тянулись странно. Время словно загустело, как патока. Минуты превращались в часы, часы — в дни.
Я изучал медицинские данные до рези в глазах. Строил трехмерные модели ствола мозга на основе МРТ-снимков, рисовал схемы оперативных доступов, рассчитывал углы входа зонда. И проводил время с Ксенией.
Она оказалась удивительным собеседником. За внешней хрупкостью скрывался острый, как скальпель, ум и едкое, самоироничное чувство юмора.
— Знаете, господин лекарь, что самое смешное в моей