— Нельзя забирать всё! — Хасан преградил дорогу молодому, который тащил его инструменты — набор резцов и новый топор. — Чем работать? Чем платить в следующий раз?
— Это и научит не прятать добро от слуг великого хана! — усмехнулся старший и кивнул своим.
Первый удар пришёлся в живот. Хасан согнулся, хватая воздух. Второй — рукоятью плети по спине — повалил его. Били долго и с наслаждением: сапогами по рёбрам, плетьми по спине, древком копья по ногам. Хасан свернулся калачом, прикрывая голову, но удары сыпались со всех сторон.
— Смотрите, как извивается! — смеялся молодой. — Червяк на горячей золе!
— Ну что, ещё возразишь? — старший наступил на руку, раздавив пальцы. — Пожалуешься хану, что мы несправедливы?
Хасан молчал, только хрипел сквозь разбитые губы. Кровь застилала глаза, каждый вдох отзывался болью в груди.
Третий, до той поры молчавший, присел, дёрнул его за волосы, заставляя поднять голову:
— Запомни урок. Великий хан милостив к покорным и беспощаден к гордецам. В следующий раз добрыми не будем.
Они ушли, громко переговариваясь и смеясь, унеся почти всё. Хасан долго лежал в пыли. Потом соседи подняли, внесли в дом. Старая Фатима промыла раны, наложила повязки.
— Терпи, — сказала она. — Все мы под властью хана. Смирись.
— Аллах видит всё, — добавил Ибрагим. — Он воздаст по делам. Не держи зла.
Но смириться Хасан не мог. Гордость, которую не выбили ударами, жгла сильнее, чем ныли сломанные рёбра. Ночами, лежа без сна, он думал о мести. Представлял, как подкрадётся к кому-то из обидчиков и всадит нож под рёбра. Но он не был безумцем: убить человека хана — подписать себе приговор и обречь улус.
Осень прошла. Раны затянулись, оставив шрамы на теле и незаживающую рану в душе. Хасан работал — нужно было вернуть хотя бы часть утраченного, чтобы пережить зиму. Делал простые вещи за еду, чинил двери и ставни. Инструменты одалживал — свои утащили сборщики.
Потом дошла весть: казаки Ермака идут на Кашлык. Сначала — слухи, затем рассказы беженцев. Говорили, что казаки страшны в бою, что их пищали бьют любые доспехи, что сам Ермак заговорён. Хан Кучум собирал войско, стягивал отряды из улусов.
Когда объявили, что Кашлык пал и хан бежал в степи, улус запаниковал. Одни собирались уходить вслед, другие говорили, что нужно покориться новой власти. Хасан молчал, а в душе зрела надежда — на возмездие.
Через неделю он собрался в дорогу. Соседям сказал, что едет в Кашлык торговать: резные ложки, небольшой сундук, пару досок с узором. Никого это не удивило — многие тянулись в город, приглядываясь к порядкам.
Кашлык встретил непривычной тишиной. На улицах мало народу, кое-где окна заколочены. Хасан бродил по базару, прислушивался. На второй день увидел того, кого искал.
Матвей Мещеряк выделялся среди казаков. Высокий, широкоплечий, с умным спокойным взглядом. Он не обижал местных. Один раз Хасан увидел, как тот разбирал спор между казаком и татарским купцом — ровно, без пристрастия.
Дождавшись, когда Мещеряк остался один у коновязи, Хасан тихо подошёл.
— Господин, — негромко сказал он по-русски. Языка знал достаточно, чтобы объясниться.
Казак обернулся, положив ладонь на рукоять сабли:
— Чего тебе, татарин?
— Хочу помочь, — Хасан говорил тихо и оглядывался. — Кучум — мой враг. Его люди… — дальше он не стал, но по лицу Мещеряк понял всё нужное.
— И что можешь? — спросил сотник.
— Знаю здешние места. Где ходят и прячутся. Знаю тропы. Могу сказать, когда переправляются, где ночуют.
— А взамен?
— Одного: чтобы об этом знали только вы. Никто больше — ни ваши, ни мои. Буду приходить, говорить — и уходить. Никто не должен видеть наших разговоров.
Мещеряк молча всмотрелся, затем коротко кивнул:
— Ладно. Но если это ловушка…
— Не ловушка, — покачал головой Хасан. — Убедитесь.
Так началась его тайная война. Хасан вернулся в улус, жил как прежде, но теперь слушал внимательней. Его лесные уходы обрели цель: выслеживал кучумовцев, отмечал маршруты, приглядывал за бродами.
Первая засада случилась через месяц. Небольшой отряд — около двадцати — остановился в улусе Хасана, и тот узнал, куда он пойдет дальше. В условленном месте Хасан передал сотнику всё: сколько людей, какое оружие, и куда идут.
Казаки подождали татар у переправы. Из двадцати не спасся никто.
Когда Хасан узнал об этом, в душе поднялась тёмная радость. Быть может, среди убитых были и те, кто топтал его сапогами.
Вторая засада — через два месяца. Отряд татар был совсем небольшим, меньше десяти человек, но они тоже были врагами.
Снова встреча, снова точные сведения. Казаки напали на рассвете, когда те только снимались с ночлега. Бой вышел недолгим: враг не успел толком схватиться за оружие.
С каждой новой удачей месть Хасана становилась ощутимее. Он не знал, были ли среди убитых его обидчики, — уже не имело значения. Все они служили Кучуму, все были частью силы, что грабила и унижала простых.
Между встречами Хасан жил обычной жизнью. Работал, говорил с соседями о погоде и урожае, по пятницам молился в мечети. Никто не подозревал, что тихий, странноватый плотник стал невидимой карой для людей бежавшего хана.
Иногда по ночам приходили сомнения: вправе ли он, татарин, вести своих единоверцев под казачьи пули? Но стоило вспомнить тот день — и сомнения улетучивались. Это была не измена вере, а личная расправа. «Аллах всё видит», — говорил мулла. Пусть судит Он.
Жизнь Хасана пошла своим чередом. Он по-прежнему делал двери и наличники, уходил в лес на недели. Соседи всё так же считали его странным. Но внутри что-то переменилось. Тяжесть, давившая сердце с того дня, когда его избили и ограбили, наконец ушла.
Иногда вечерами, сидя на пороге, он думал: месть — штука странная. Она не вернула добро, не сгладила шрамы, не воскресила Гульнару. Но вернула более важное — достоинство. Ощущение, что он не просто жертва, не песчинка под сапогом власти.
Однажды весной к нему пришёл сосед Ибрагим. Посидел рядом, помолчал, сказал:
— Я стар, многое видел. Не знаю, чем ты занимался в эти месяцы, и знать не хочу. Но вижу: камень с души у тебя сошёл. Ты успокоился. Это хорошо. Человеку нельзя жить с ненавистью на сердце.
Хасан кивнул. Ибрагим, глядя на закат, добавил:
— Кучум был жесток. Многие страдали. Кто знает, что будет дальше. Может, все здесь будет принадлежать Ермаку. Может, новая власть окажется справедливее. Время покажет. А мы будем жить: растить хлеб, строить дома, молиться Аллаху. Как жили отцы и деды.
Ибрагим ушёл,