Этим отнюдь не ограничивалось использование им библейской традиции. Большинству значимых эпизодов русской истории, особенно истории русского христианства, находилось соответствие в Библии. И то была не просто риторика: когда разразилась первая распря между русскими князьями-братьями после смерти Владимира Святославича, братоубийца Святополк Окаянный был отождествлен с Каином, а его жертвы — святые князья Борис и Глеб — с Авелем.
Но и рассказ о сыновьях Ноя был использован летописцем не только в космографической части, описывающей расселение народов мира. Сын Владимира Святославича, Ярослав Мудрый, «уставил» Русскую землю, поделив ее по преимуществу между тремя старшими сыновьями. Такова была давняя традиция — первых русских князей-варягов, призванных из-за моря славянами, тоже было трое. Но когда двое младших Ярославичей в 1073 году изгнали из Киева старшего, летописец напомнил, что это страшный грех. Ведь так потомки Хама, нарушив заповедь отца и Божью заповедь, вторглись в часть Сима и были прокляты. Заповедь братней любви была самой насущной для русской истории, ведь Русской землей правил целый княжеский род и все князья были братьями. Летописец возводил род русских князей к потомкам праведного Сифа, и историки летописания спорят, не было ли это опиской, ведь европейские народы были потомками Иафета. Нравственная сила библейской традиции была необходима начальной Руси, как и прочим странам, ищущим свое место в мире цивилизации.
Конечно, значение библейской традиции отнюдь не ограничивалось эпохой становления современной цивилизации и, более того, не ограничивалось религиозно-мифологической или даже этической сферой. В начале книги говорилось, что современная наука использует библейский миф об Адаме и Еве как символическое описание антропогенеза, адекватно отражающее современные представления о происхождении человека от небольшой популяции, возводимой к «прародителям».
Так же и наука о языках — лингвистика — долго использовала библейскую классификацию языков, восходящую к легенде о трех сыновьях Ноя и смешении языков после столпотворения. Языки народов Ближнего Востока и Северной Африки именовались семитскими и хамитскими и объединялись в семито-хамитскую семью. Сложнее было с потомками Иафета — «яфетидами», ибо народы Евразии говорили на языках разных семей — индоевропейские языки (включавшие индоарийский и иранский, греческий, германские, славянские и прочие) отличались от алтайских (тюркских и монгольских), финно-угорских, палеоазиатских и других. В первой трети ХХ века знаменитый лингвист Н. Я. Марр обратил внимание на сходство этих языков и предположил, что их можно называть яфетическими. «Яфетическая теория» Марра основывалась на поверхностных наблюдениях и была отвергнута наукой. Но в конце ХХ века лингвисты вновь обратились к сходству слов, обозначающих основные понятия — части тела, наименование животных и растений и тому подобное, — в языках Евразии. Эти слова могли относиться к очень древней — первобытной эпохе, потому что среди них не было понятий, характеризующих «производящее хозяйство» — земледелие и скотоводство. Значит, первобытное население Евразии говорило на схожих диалектах до того, как было изобретено земледелие и люди стали расселяться на просторах огромного континента. Эти древнейшие диалекты принято объединять под условным названием ностратической — «нашей» (от лат. noster) общей — семьи. И неслучайно исследователи ностратических языков (их возглавлял московский лингвист С. А. Старостин, 1953–2005) объединили свои усилия в проекте, который получил название «Вавилонская башня» [55].
Помимо библейской, в основе современной культуры лежит, конечно, и античная традиция. Без нее и в отечественной культуре не могли обойтись даже тогда, когда всякая мифология считалась пережитком религиозного мракобесия. Книги Н. А. Куна «Легенды и мифы Древней Греции» и польского писателя Зенона Косидовского «Библейские сказания» давали возможность советскому читателю познакомиться с мифами Гомера и Библии тогда, когда Гомер издавался малыми тиражами, а Библия была вообще недоступна широкому читателю.
Но во второй половине ХХ века все большей популярностью стали пользоваться мифы «первобытных» народов. В издательстве «Восточная литература» была создана целая серия книг «Сказки и мифы народов Востока», в которой до наших дней издаются фольклорные тексты с необходимыми комментариями.
Этот интерес к «первобытной» культуре охватил весь «цивилизованный мир». Один из «властителей дум» европейской интеллигенции XX века французский антрополог Клод Леви-Стросс, много лет работавший среди индейцев Южной Америки и прославившийся своим четырехтомным компендиумом «Мифологики» (на русском языке вышел на рубеже XX и XXI веков), объяснил этот интерес всегдашним свойством человеческой культуры. Эта культура должна была преодолевать сложившиеся стереотипы, превращающиеся в мертвые схемы: так библейская традиция с ее нравственным пафосом преодолевала первобытный миф. О «взрывном» преодолевающем стереотипы характере культурного процесса писал Ю. М. Лотман; в научной космогонии существует теория взрыва изначального яйца, приведшего к формированию Вселенной; пустоты, образующиеся пульсирующей Вселенной, именуются областями абсолютной тьмы — черными дырами [56].
В Средние века христианские догмы стали препоной для творческой свободы, и Европа обратилась к отвергнутому христианством античному наследию: то была эпоха Ренессанса — Возрождения античной культуры. Современный мир со своими стереотипами «цивилизованного общества потребления» должен был обратиться к первобытным истокам цивилизации в стремлении обновить свои омертвевающие, становящиеся примитивными фетишами ценности.
Обращение к некоему идеализируемому прошлому свойственно и самой мифологии. Другой «властитель дум» — историк религии Мирча Элиаде — именовал первобытный миф «мифом о вечном возвращении»: творцы мифов рассказывали о давно минувших временах творения, времени сновидений, невозвратимом золотом веке, обретая творческую свободу первобытных времен в период праздников и обрядов, сопровождаемых воспроизведением мифов. Эта мечта о возвращении золотого века жила всегда и живет ныне — в религиозных и социальных утопиях о земном рае или царстве коммунизма (недаром его теоретики так идеализировали «первобытный коммунизм»). Время и история в таких утопиях «останавливались», переставали существовать. Но остановка культурного процесса означает смерть культуры.
Не мечта о возвращении первобытных ценностей движет постоянным интересом к первобытной мифологии. Древние мифы дают образцы удивительной фантазии в способах понимания мира, образцы творческой свободы, без которой жизнь людей немыслима во все эпохи.
Творческий потенциал «первобытной» мифологии далеко не исчерпан современным обществом.
Список рекомендованной литературы
Общие работы по мифологии
Мифы народов мира. Т. 1–2. М., 1980–1981.
Дьяконов И. М. Архаические мифы Востока и Запада. М., 1990.
Дюмезиль Ж. Верховные боги индоевропейцев. М., 1986.
Иорданский В. Б. Хаос и гармония. М., 1982.
Мифологии Древнего мира. М., 1977.
Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. М., 1976.
Токарев С. А. Ранние формы религии. М., 1987.
Франкфорт Г., Франкфорт Г. А., Уилсон Дж., Якобсен Т. В преддверии философии. М., 1984.
Фрэзер Дж. Дж. Фольклор в Ветхом Завете. М., 1985.
Элиаде М. Космос и история / сост. Н. Я. Дороган. М., 1987.
Элиаде М. История религиозных идей. Т. 1–3. М., 2001–2002.
Кэмпбелл Дж. Тысячеликий герой. СПб., 2021.
Отдельные мифологические традиции
Вернан Ж.-П. Происхождение древнегреческой мысли / ред. Ф. Х. Кессиди, А. П. Юшкевич. М., 1988.
Виденгрен Г. Мани и манихейство / пер. С. В. Иванова. СПб., 2001.
Гране М. Китайская мысль / пер. В. Б. Иорданского. М., 2004.
Грейвс Р. Мифы Древней Греции. М., 1992.
Грейвс Р., Патай Р. Иудейские мифы. Книга