Я с нетерпением поджидал дня очередной встречи с Дементьевым. Было чем похвалиться перед товарищами, обнадежить их. Между прочим, у меня скопился замечательный, разящий материал для агитации, и я уже держал в своей голове «Воззвание к обманутым братьям-казакам» — произведение, которое, как мне думалось, должно было растолкать даже мертвых.
Шугаевский гарнизон готовил пополнения фронту, в его частях были донцы, были кубанцы — казаки и пришлые, иногородние люди, были горцы, были мужики, вылавливаемые из зеленых отрядов, и был просто сброд — из беспаспортных бродяг, уголовников, вчерашних дезертиров. Все это людское половодье держалось под штыками, кое-как муштровалось и под штыками же отправлялось в действующую армию. И эта армия отступала под напором красноармейских дивизий. Армия Деникина катилась с севера на юг, трещала, разваливалась… Деникинцы воевали с большевиками, с Чечней, с Махно, с Петлюрой, с зелеными партизанами и — что особенно важно! — между собою: донцы с кубанцами, казаки с иногородними, офицерство с нижними чинами, сам генерал Деникин бросал вызов Украине, Грузии, горцам Кавказа, Кубанской казачьей раде.
Из газет, из писем с фронта и тыловых разговоров без труда я составил себе представление об истинном положении вещей. У меня накопился материал, которого хватило бы на книгу. Марфуша при встречах со мною снабжала меня живыми откликами новых своих заказчиков, главным образом, из иногороднего населения Дона и казаков-кубанцев.
«У нас ум за разум заходит, — жаловались иногородние из казачьих казарм, — не поймем, за что проливаем кровь».
«Раньше мы хоть красных били, а нынче своих же братьев — хлеборобов», — вторили иногородним мобилизованные из окрестностей.
За воротами казарм казаки говорили:
«Измыныв казачеству, Деника пышов за панами и генералами».
Молодой кубанец, по прозвищу Гусак, ухаживавший за нашей швеей, не скрывал ни своих симпатий к большевикам, ни своей ненависти к командирам.
«Як бы у большевиков не було коммунистов, а у нас — генералов, — говорил кубанец, — то вже б давно и война закончилась!..»
Таких, как этот Гусак, прозревающих, но еще не прозревших до конца, в гарнизоне Шугаевска, по уверению Марфуши, было многое множество, и к таким именно людям надо было обратиться с печатной листовкою.
Для начала я решил составить нечто вроде письма к кубанцам, изложив в нем историю борьбы Деникина с Кубанскою казачьей радой — историю, полную крови, грязи, жестокости, обмана.
«Сыны трудовой Кубани должны знать, что их отцы обречены голоду!» — так должна была начинаться моя листовка. — «По станицам Кубани — розги, расстрелы, грабежи…» И затем: «Казаки! Поворачивайте свои штыки против генералов… Казаки! Перед вами два пути: с помещиками и генералами — против рабочих и крестьян, или с рабочими и крестьянами — против помещиков и генералов… Выбирайте, пока не поздно!»
У меня был уже готов черновик, но кое о чем я предполагал посоветоваться с Дементьевым. Час нашей встречи близился, я переписал листовку начисто, отметил места, нуждающиеся в проверке. Но так мне и не довелось видеть Кронида. События развернулись стремительно, и одним своим концом цепь их, внезапно разорванная, ударила но заводскому подполью, а другим — по нашему кружку.
VI
Мы провалились. И как раз в тот момент, когда работа сулила обильную жатву. Начав превосходно свое дело, мастерская Марфуши обернулась для нас западнею.
Провал наш совпал с разгромом заводской организации, типографского филиала в городе, самого штаба подполья. Несомненно, белые искали только случая, который позволил бы им заглянуть через все заграждения подполья. Таким случаем, встряхнувшим контрразведку, поставившим на ноги все ее силы, было дело с бронетанками.
Благодаря своей близости к операциям железнодорожной станции Антипов имел возможность следить за эшелонами военного значения. Осведомившись о прохождении через Шугаевск на фронт большого состава с бронетанками, Кузьмич (такая у Антипова была кличка) немедля передал об этом мне, а я, учитывая всю важность информации, в тот же день, не ожидая очередной встречи с Дементьевым, обратился к помощи старика Ореста. Тот, не теряя времени, передал сообщение комитетчикам.
Как и надо было ожидать, Дементьев не смог отнестись безразлично к новому мощному подкреплению белого фронта. Встреченный под покровом ночи группою отважных товарищей, эшелон с бронетанками рухнул под откос, и с этого именно часа над подпольем загремела гроза.
Ничего худого не подозревая, излишне в последние дни самонадеянные и оттого менее обычного осторожные, мы собрались в один из свободных вечеров у Марфуши с ночевою — я и Владислав. Было около часу пополуночи. Переговорив о всем пережитом, мы дружно примолкли: каждый отдался размышлениям о своем, личном, что, как ни гони его прочь, все же настигает нас.
На дворе гудел ветер, дребезжали снасти окна, вздувалась легонько простыня, которою окно было завешено. Непогожая ночь!
Я тяжело повернулся в своем кресле, вздохнул. Подняв от солдатской рубахи руку с иглою, Марфуша улыбнулась, спросила тихонько, не пришла ли мне на память, как прошлый раз, Аннушка Рудакова? Владислав услышал, подхватил:
— О, Анна! Я бы много давал, чтобы иметь ее сюда…
Он стал вспоминать подробности бегства с Анною в ночь, когда город был занят белыми. Вдруг Марфуша метнула в его сторону руку.
— Что ты? — окликнул я ее.
Не отвечая мне, она соскочила со стола и не побежала, а прыгнула к выходу, сбросила крюк, отпахнула дверь. Послушав, обернулась к нам. Холодная белизна заливала ей лицо. И еще до того, как Марфуша успела что-либо произнести, мы услышали то, что услышала она первая.
Владислав не попадал в завернувшийся рукав пальто, и я одною рукой помогал ему, а другою застегивал крючки у своей шинели. Вот оно, отвратительное, что все время мы поджидали, но во что до самой этой минуты не верили. Вот оно, началось!
— Чердак… слуховое окно… водосток… — шептала Марфуша, вцепившись в мою шинель и не замечая, что мешает мне.
Отстранив ее, я шагнул за порог, на площадку лестницы. Бешеные гулы неслись из темноты, снизу,